Твоё обворожительное лоно, Где звёздный свет играет и дробится, Красавица моя, моя царица, В молчанье созерцаю восхищённо.

Какая мощь свободного разгона! Волн нескончаемая вереница Несётся к морю, и ночная птица Их переплеску вторит монотонно.

Я славлю этих древних вод размах И, воспевая твой простор широкий, О новых забываю временах.

И в час, когда слагаю эти строки, Мне видится, как на твоих волнах Качаются индейские пироги.

Свет кокуйо от ладони, Под пятой утёс отвесный, А над ним – шатёр небесный, Нерушимый свод бездонный. На равнину и на склоны Ночь ложится чёрной шалью. Там, на горном перевале, Зыблется туман угрюмый. Глухо шепчутся ягрумы, Он стоит, объят печалью.

Оперением лиловым Осенён, в уборе бранном, С гибким луком и колчаном, Изваянием суровым Он застыл под звёздным кровом. Удручён жестоким горем, Словно камень среди гор он. На Всевышнего надеясь, Скорбно молится индеец, Обратившись к небу взором.

Слышит он порывы ветра, Слышит, как разносит эхо Дальний шум стволов атэхе, Мерный гул могучих кедров. Стонут горы, стонут недра, Стонут волны Эль-Кайохо – Их неугомонный грохот Ввысь стремится, как опара. Птица ночи гуабайро Стонет средь ветвей корохо.

И сорвался звук свистящий С губ индейца – заунывный И протяжный клич призывный, И стремглав к нему тотчас же Девушка бежит из чащи. И про их разлуку злую, Индианку молодую Обнимая, говорит он. - О, прощай же, Гуарина! – Говорит он ей целуя.

- О, не уходи, любимый! Без тебя с тоски я сгину! – Восклицает Гуарина В горести невыразимой. – Уносимый бурей зимней, Мчится лист сигуарайи; В устье речки удирает С перепугу кагуама… В Сьенага-де-ла-Вирама Я останусь, умирая…

Он в ответ ей: - Нам – о, горе! – Суждено расстаться, ибо Злое племя караибов В край родной мой вторглось с моря. Рог войны трубит. И вскоре Враг узнает оробелый, Как летают наши стрелы, Как разить они умеют, И, от ужаса немея, Побежит в свои пределы.

Призывает племя сына, Кличет род вольнолюбивый, - В бой из твоего боио Ухожу я, Гуарина. Эту мирную долину И приют подруги нежной Покидаю, безутешный. Но когда сметём врага мы, Я к тебе, цветок Вирамы, Возвращусь с любовью прежней.

Так, в поход собравшись дальний, Говорит он, гладя косы Девушки черноволосой. И в разлуки час печальный Слышит он завет прощальный: - Будь же Родины достоин, Атуэй, отважный воин! Уходи, тоски не ведай. Жду любимого с победой. Будь в сражениях спокоен.

И расходятся с объятьем, С поцелуем нежным, длинным Атуэй и Гуарина – С поцелуем и заклятьем, Чтобы встретиться опять им. И качаются вершины, И поют на лад старинный Пальмы, кедры, хагуэи, Прославляя Атуэя, Величая Гуарину.

Ничто – первооснова мирозданья. Ничто – явленья все и наблюденья. Ничто – источник всякого рожденья. Ничто – финал для всякого созданья.

Ничто – невзгоды наши и рыданья, И наша слава, что подобна тени. И роскошь, и восторги обладанья, И вожделенья все, и наважденья.

Преобразив комок земного тлена, - Воистину ничто! – повёл Творец Наш род людской от первого колена. Вселенная – ничто; и, наконец,

Ничто – и мысль, что всё ничто, - сонет, Которого – по завершенье – нет.

Я белобрыс, сеньоры, как ни странно, Мой лоб широк, как добрая скамья. Мои глаза, предполагаю я, Напоминают кратеры вулкана.

Нос – как Дунай, и уши – великана. Рот – грандиозный грот: его края Не переполнит ни одна струя – Хоть из стакана, хоть из океана.

Мое лицо – кусок сырого мяса, Который не украшен бородой. Я страшно долговязый и худой, Как видите, уродств различных – масса.

А между тем от женщин нет отбою: Льнут, а потом злословят всей гурьбою.

Не кланяться властителям надменным, Помалкивать о горестях своих, Бесить лжецов, высмеивая их, И оставаться в мненьях неизменным.

Не подвизаться в скопище презренном Шутов великосветских и шутих, Всерьёз не слушать женских клятв пустых И равнодушье сохранять к изменам.

Вс всём докапываться до причины, В сужденьях быть правдивым до конца И стаскивать с любого дурачины Привычную личину мудреца.

Мои пороки – таковы. Поверьте, Что я их сохраню до самой смерти.

К дону Хилю на минутку, Увидав его в окошко, Я зашел… Еще немножко – И лишился б я рассудка.

Бьет посуду сын-малютка И об миску лупит ложку, Негритенок щиплет кошку, И вопит хозяйка жутко.

Чем кормить супруг прикажет?! Ни песеты в доме нету, Прожит скарб, что прежде нажит…

Муж невозмутим при этом: Вот уж год, как не портняжит, Вот уж год, как стал поэтом.