Юлий Даниэль

ПИСЬМО ДРУГУ1

Дорогой мой друг, спасибо Вам за Ваше письмо, такое неожиданное и такое доброе. Спасибо за пожелания. Дай Бог им осуществиться, хотя признаюсь Вам как на духу, надежд на это у меня мало. Вы просите, чтобы я написал Вам о себе – о своём быте, о друзьях, о работе, о той, что я делаю по принуждению, и той, настоящей, для которой, как Вы считаете, я "предназначен судьбой". Трудная задача... Справиться с ней лишь под силу дневникам, но в конце 1967 года у меня отобрали две тетради дневниковых записей, и они исчезли бесследно. Восстановить их я уже не сумею, продолжить – не хватает духу: всё равно отберут. Жаль, что Вы живёте не в Москве. Во-первых, кое-что Вы знали бы из писем моей семье (а теперь уже даже не семье, а только сыну). Во-вторых, Вы не обратились бы ко мне с этой простой просьбой написать Вам. Моим москвичам уже хорошо известно, что мне разрешено лишь два письма в месяц, из которых одно идёт сыну, а другое, разумеется, жене в Сибирь. Почему именно два, а не три или не одно – для меня загадка. Очевидно, те, кто изобретает правила режима для таких, как я, "особо опасных государственных преступников", решили, что нас, "особо опасных", эмоции захлёстывают один раз в пятнадцать дней, а те, которые в отличие от нас не на "строгом режиме", а на "общем" или "усиленном" - те много эмоциональнее нас и потому могут писать своим жёнам, детям и друзьям сколько душе угодно. Многое, друг мой, непонятно мне. Я, как Вы знаете, полный профан в юридических науках и других смежных с ними и потому в простоте душевной всегда считал, что слова, бытующие в угодьях юстиции, однозначны; также я полагал, что если слова записаны в законе, то они должны материализоваться в повседневной нашей практике. Увы, я при всём своём скепсисе был слишком наивен. В читанных книгах, статьях, кодексах, в слышанных мною лекциях, беседах, посвящённых проблемам "преступления и наказания", чуть ли не в каждой фразе я встречал такие слова, как "исправление", "воспитание", "перевоспитание" и т.п. Я даю Вам честное слово, что за то время, что я провёл за проволокой, я ни разу не видел ничего, что хотя бы отдалённо напоминало мне "исправление" или "воспитание". То есть слова эти употребляются ежечасно, это самые ходовые термины в не слишком обширном лексиконе нашего начальства, но содержание их... Знаете, русское слово "позор" значит по-чешски "внимание". Так и здесь – кажется, что те слова и термины, которые мы привыкли употреблять, раз и навсегда согласившись об их значении, - эти слова переведены на какой-то особый, лагерный, нерусский язык. При таком художественном переводе голодный паёк может, разумеется, звучать как "воспитание", а наручники как "перевоспитание". А можно и наоборот – назвать предмет или явление по-другому: чудеса в решете, магия слова, торжество эвфемизма! Вот, например, ошибаетесь, если думаете, что я сидел в тюрьме, - я "содержался в следственном изоляторе", и меня не бросали в карцер, а "водворяли в штрафной изолятор", а занимались этим не надзиратели, а "контролёры", и это письмо я пишу Вам отнюдь не из концлагеря, а из "учреждения" (таков наш почтовый адрес – похоже, для того, чтобы не смущать нежные души почтовых работников). Сами понимаете, что пробыть 5 лет (или 15, или 25) в "учреждении" - совсем не то, что "просидеть 5 лет в "лагере". Равно как и "отказ от приёма пищи" переносится значительно легче, чем "голодовка". Да, вот голодовка. Не знаю, слышали ли Вы, что было у меня и моих товарищей такое развлечение? Было год с лишним назад, и это, мягко выражаясь, не лучший эпизод в моей жизни. Вот сейчас снова приходится сталкиваться с этим. Вы скажете – самоуничтожение. Да, согласен. Вы скажете – бесперспективно. Возможно, так. Вы скажете – жестоко по отношению к близким. И это верно, но, друг мой, а что же ещё остаётся делать, когда использованы все мыслимые и немыслимые способы добиться справедливости – и всё безрезультатно? Причём не думайте, что я говорю о некой "справедливости" лишь в нашем "арестантском" понимании. Речь идёт о том, запрещение чего законом и не предусмотрено и, стало быть, не является нарушением каких-либо норм и правил. Я всё забываю, что Вы не поймёте с полуслова, как уже привыкли понимать москвичи, что Вы не в курсе наших дел и волнений.

Вот Вам в двух словах ситуация. У меня здесь есть товарищ. Вы наверняка слышали и читали о нём – это Александр Гинзбург2, Алик6, как его зовут все знакомые. Не буду играть беспристрастия. У меня к нему особое отношение, вполне объяснимое, если знать, что единственный причиной его ареста была книга "Процесс Синявского и Даниэля, составленная им. Когда я только узнал об этой книге, я сразу подумал о доброте и рыцарственности автора; когда я познакомился с ним, то убедился, что так оно и есть. И вот что происходит с ним и ещё с одним человеком, которого я знаю лишь по письмам, фотографиям и рассказам, - с Ириной Жолковской.

Алик Гинзбург и Ирина – муж и жена, они были, выражаясь казённым языком, в "фактическом браке". Надо объяснять, что это значит? Неверное, надо, потому что, оказывается, кроми любви и близости – я-то, простофиля, думал, что этого вполне достаточно, чтобы быть мужем и женой, - кроме этого ещё нужно "совместно проживать" и "вести общее хозяйство". И проживали они совместно, и общее хозяйство вели (и это подтверждено документально), и любили, и любят друг друга, и были близки. Всё было – не было лишь штампа в паспорте, не было регистрации брака. И вот сейчас им отказывают в праве быть мужем и женой. Если бы было всё наоборот, то есть если бы они не жили вместе, не вели бы этого самого общего хозяйства, не любили бы друг друга и не были бы близки, но в паспортах стояли бы штампы, то тогда было бы всё в порядке! Ни один самый ревностный чиновник не усомнился бы, что они супруги; а они, к несчастью, немного опоздали или КГБ несколько поторопился; Алика арестовали за ш е с т ь дней до загса, до регистрации, до свадьбы. Да-да, они, как полагается, подали заявление в загс, чтобы стать мужем и женой не только по существу, но и в глазах домоуправления. И вот – арест. Ладно, арестовали, судили, осудили. Не будем говорить о соответствии всего этого закону и правосудности. Это – тема отдельная. Но вот вопрос: что же им мешает осуществить юридические процедуры по оформлению брака? Закон? Нет, закон не предусматривает запрещения оформления брака между тем, кто в заключении, и тем, кто на воле. Может, прецедента не было? Нет, был. В январе 1966 г. в Ленинградской тюрьме – виноват, в следственном изоляторе! – был зарегистрирован брак осуждённого по той же статье УК, что и Гинзбург, В.М. Смолкина с его невестой Наташей Чернявской. Причём ситуация была абсолютно аналогичной. Валерий и Наташа подали заявление в загс, за какой-то пустяковый срок до свадьбы произошёл арест, но их всё же зарегистрировали – всё честь честью, с официальными служащими, со свидетелями, с поздравлениями и с вожделенным "свидетельством о браке". И между прочим, ни у кого даже не возникло вопроса о "фактическом браке" - был он или не был. И вполне разумно, естественно, человечно: раз люди любят друг друга, пусть будут мужем и женой. Ведь даже дореволюционные, царские власти дали возможность обвенчаться В.И. Ленину и Н.К. Крупской, чтобы они могли быть вместе в ссылке. А вряд ли у царских властей было меньше претензий к Ленину, чем у советской власти к Гинзбургу! Случай со Смолкиным, возможно, не единственный, но именно он мне известен досконально: Смолкин был моим приятелем, а свидетель при бракосочетании, Сергей Мешков, и сейчас мой товарищ. Я не знаю, как обстоит дело с подобными браками в зарубежных странах: если верить Л. Фейхтвангеру и его роману "Успех" (основная тема которого – реакционность баварской юстиции 20-х годов), то браки между заключёнными и "вольными" были нормой. Впрочем, нам ведь заграница не указ...

Так как же всё-таки с Гинзбургом и Жолковской? Может быть, их "фактический брак" подвергается сомнению в соответствующих инстанциях? Нет, не подвергается. Более того, он признан официально: осенью 1968 г. у Ирины и алика было так называемое "личное свидание" - в отдельной комнате и без посторонних глаз, в отличие от "общего свидания", где в присутствии надзирателя вы можете провести от часу до четырёх. Выходит, всё хорошо? Как бы не так! Недавно вышла инструкция, рождённая в недрах МООП: свидания "личное" и "общее" разрешаются лишь при предъявлении свидетельства о браке. Значит конец. Значит они не увидят друг друга до конца заключения Алика. Но, может быть, раз закон не запрещает, раз были прецеденты, раз брак между ними признан, чёрт побери! – может быть, им разрешат зарегистрироваться?..

Ирина Жолковская бегает из ведомства в ведомство. От одного высокопоставленного лица к другому. С нею безукоризненно вежливы, её сочувственно выслушивают – может быть, такая регистрация будет в принципе разрешена, но критерием для разрешения или отказа в каждом случае будет, извините, наличие или отсутствие детей... А у вас деток нет? Ах, не успели... Очень, очень жаль.

Когда я слышу всё это, когда читаю письмо, мне хочется вопить во всю глотку. Да что же это такое?! Люди несут крест – тяжелей не выдумаешь. Гинзбург л и ш ё н с в о б о д ы – страшнее этого, по-моему, только смерть. Он разлучен со всеми близкими – и они разлучены с ним.

Почему, на каком основании, по каким законам, Божеским, человеческим, государственным, у него и его жены обирают право видеться? Почему к нему не приложили то, что возможно с другими? Какой мыслитель из министераства установил, что дети – непременная составная брака? По его разумению, Ленин и Крупская, стало быть, не были мужем и женой. А если люди в самом деле не успели родить ребёнка? А если они не могут его родить? Скажем, если женщине запретили врачи? Логики во всей этой безобразной истории – ни крупицы, с начала и до неотвратимо надвигающегося конца. Я уже не говорю о таких вневедомственных категориях, как человечность, гуманизм. Хотя, впрочем, что же это я? Почему же "вневедомственных" - "наказание не имеет целью... унижение человеческого достоинства" (УК РСФСР, ст. 20 "Цели наказания"). Так как же насчёт человеческого достоинства в этой ситуации? Советское уголовное право, криминология, исправительно-трудовое право, педагогика и психология "признают, что каждый правонарушитель при условии глубокого и всестороннего изучения его личности, определения для наиболее эффективных для данной личности приёмов исправительно-трудового воздействия может быть исправлен" ("Эффективность деятельности иправительно-трудовых учреждений". М., Изд-во юрид. лит., 1968 г.). Надо полагать, что для Гинзбурга нашли такой "наиболее эффективный приём" - не давать свидания с женой. А почему бы не ускорить процесс исправления – запретить свидания с матерью? Тем более что это будет ох как гуманно по отношению к ней: она тяжело больна и ей трудно ездить на свидания. Читаете Вы это и небось мысленно обращаетесь ко мне: "Так ведь этот Гинзбург, ваш товарищ, наверное, на вас похож"! Терпеть не может делать и из рук вон плохо делает нелюбимую работу, отлынивает от неё, "заведётся с пол-оборота" и лается с начальством, взысканий нахватал уже целый короб, как и вы... где уж относиться к нему нормально?" Так вот, непохож он на меня. Любую работу делает ловко и умело, ниже стопроцентной выработки у него ещё ни разу не было; сдержан, безупречно вежлив и вполне "парламентарен" в выражениях, ни одного взыскания у него нет. И всё начальство в один голос: "Поведение безукоризненное!" Ничего не помогает. А что же Гинзбург?

Он-то ведь не может бегать по заветным кабинетам и объяснять, как он любит Ирину. А он говорит просто: "Если они не дадут мне возможности увидеться с Ириной, я объявлю голодовку и не буду есть до тех пор, пока не получу свидания или не сдохну". И улыбается. А улыбаться он умеет хорошо. И убедительно улыбается. И я верю его улыбке. А другой мой товарищ говорит: "А я к тебе присоединюсь, Алик". А Ирина пишет: "Пусть меня тоже тогда сажают, раз не дают встречаться" (а тем временем её выгоняют с работы. И выгоняют как жену Гинзбурга, не пожелавшую почему-то одобрить приговор мужу!). А я? А я пишу Вам письмо, мой друг, и подробно отвечаю на вопрос о моей жизни, о друзьях и мыслях. Сейчас именно это – мои мысли, именно это – моя жизнь. Никакой другой жизнью мне сейчас не живётся, ни о чём другом не думается. Я не вижу, чтобы кто-нибудь смог ответить на такой простой вопрос: "Кто в этой ситуации заинтересован? Алик? Ирина? Их родители или друзья? Лагерная администрация? Министерство внутренних дел? Комитет государственной безопасности? Закон? Государство? Всё прогрессивное человечество?" На любое предположение мыслим лишь один ответ: "Нет". Что же в конце концов стоит на пути к единственно разумному и человечному решению вопроса? Я не знаю. И кажется, никто не знает. Может быть, то неопределённое и всепроникающее явление, которое зовут бюрократизм и которое Ленин определил как действия правильные формально и издевательские по существу? Я процитировал не дословно. Впрочем, это не так уж важно, потому что к тому, о чём я рассказал, приложима лишь вторая половина лениской формулы.

Друг мой, простите за мрачное письмо. Когда-нибудь, если у меня появится возможность, я напишу Вам что-нибудь повеселее, а пока я лишь тоскую, жду надвигающихся событий. Очень это страшно, когда испытательный срок загсом длится 28 месяцев, а то, что человек его выдержал, подтверждается голодовкой... И кто знает, не начнётся ли цепная реакция – лагерь-то в основном политический. И совсем недавно, в этом месяце, мы были на грани коллективной голодовки – на этот раз, слава Богу, обошлось благополучно... Как хотелось бы закончить словами любимого моего Пастернака:

Силу подлости и злобы Одолеет дух добра,

но признаюсь Вам честно: нет у меня той веры, что была у настоящих Поэтов и Мастеров. До свидания, постарайтесь не разлюбить меня за письмо.

Ваш
Юлий Даниэль3

1969 год, март

Юлий Даниэль в лагере
Юлий Даниэль в лагере4

Александр Гинзбург. Мордовский лагерь ЖХ-385/17а. 1969 Александр Гинзбург. Мордовский лагерь ЖХ-385/17а. 1969
Мордовский лагерь ЖХ-385/17а. 1969 Арина Гинзбург. Москва. Август 1969. После свадьбы с Гинзбургом в мордовском лагере.
Фото из Архива Международного Мемориала5

Белая Книга


1) "Письмо другу" — публицистическое выступление в форме послания условному адресату, посвященное сложившейся вокруг А.Гинзбурга (1936-2002) и И.Жолковской ситуации с регистрацией их брака. Фрагменты "Письма другу" передавались зарубежными радиостанциями, а полностью оно было опубликовано 26 июня 1969 г. газетой "Новое русское слово" (Нью-Йорк). См. сб. "Говорит Москва". С.250–255. http://imwerden.de/pdf/daniel_govorit_moskva_1991__ocr.pdf (Прим. А. Даниэля) Публикуется с разрешения Александра Даниэля.

2) "В январе 1967г. за составление "Белой книги" (сборника материалов о суде над А.СИНЯВСКИМ и Ю.ДАНИЭЛЕМ) он был арестован. В январе 1968г. его судили вместе с Ю.ГАЛАНСКОВЫМ, В.ЛАШКОВОЙ и А.ДОБРОВОЛЬСКИМ (Хр.1,2). По ч.1 ст.70 УК РСФСР его приговорили к 5 годам лагерей строгого режима.

Заключение ГИНЗБУРГ отбывал в Мордовских лагерях и во Владимирской тюрьме. ...

А.И.ГИНЗБУРГ женат на Ирине Сергеевне ЖОЛКОВСКОЙ. Арест Гинзбурга в 1967г. произошел за 5 дней до регистрации их брака. После суда ГИНЗБУРГ и ЖОЛКОВСКАЯ стали добиваться разрешения оформить брак. Их требование поддержали многие товарищи ГИНЗБУРГА по лагерю, пять политзаключенных объявили голодовку. Голодовка, продолжавшаяся 3-4 недели, окончилась победой: 21 августа 1969г. на лагерной вахте брак был зарегистрирован". Источник: "Хроника Текущих Событий" #50, 1978 г. http://old.memo.ru/history/diss/chr/

Ознакомиться с "Белой Книгой" Александра Гинзбурга можно по ссылке
http://imwerden.de/pdf/belaya%20kniga_po_delu_sinyavskogo_danielya_1967.pdf

См также об Александре Гинзбурге и Ирине Жолковской http://old.memo.ru/history/diss/ginzburg75/docs.html http://bg.ru/specials/emigration/profile/?id=13 (Прим. А. Зарецкого)

3) "Из тюремной карточки: "Даниэль Юлий Маркович, 1925 года рождения, уроженец г. Москвы. По профессии литератор, переводчик, без постоянного места жительства. Арестован Управлением КГБ при СМ СССР по г. Москве 12 сентября 1965 года. Характер преступления — антисоветская агитация. Осужден Верховным судом РСФСР 14 февраля 1966 года на 5 лет лишения свободы. Направлен для отбытия наказания в Дубравлаг, поселок Явас Мордовской АССР. По определению 7 июля 1969 года за нарушение режима содержания водворен в тюрьму до конца срока. Во Владимирскую тюрьму прибыл 15 июля 1969 года. Содержался на 2-м режимном корпусе". Источник: И.В. Закурдаев, "Владимирский централ. История Владимирской тюрьмы", с.229, М. РИПОЛ классик, 2013. ISBN: 978-5-386-05734-3 (Прим. А. Зарецкого)

4) Фотография опубликована на сайте http://rabkor.ru/columns/day-in-history/2016/02/16/the-unconsidered-anniversary/

Письмо Юлия Даниэля #72 от 2 мая 1970 из книги "Я всё сбиваюсь на литературу..." Общество "Мемориал" Издательство "Звенья", М. 2000 http://old.memo.ru/history/diss/books/daniel/ "...Ну что ж, мадригал — не мадригал, а мадригалистая "Надпись на Арине":

Она, безусловно, дороже Парижа! Отгадка сравненья ясна и проста: Он стоит обедни — а наша Ариша Великого стоит поста..."

Анатолий Якобсон об Алике и Арине Гинзбург:

Ты, Арина, святей Всех мордовских рвятей. А мужик твой лютей Всех московских людей.

Рвять – мордовск. женщина. Как известно, А. Гинзбург добился своей женитьбы, объявив голодовку в мордовском лагере. Свидетельство о браке Гинзбургов было оформлено на бланке, содержащем русский и мордовский текст. (Прим. А. Зарецкого и А. Ракитянской)

5) http://old.memo.ru/history/diss/ginzburg75/docs.html

6) См. Статью Александры Свиридовой «Две пятых советского шпиона» http://www.newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=9171 и её видеофильм: Александр Гинзбург в программе «Совершенно секретно». 1992 г. «Разговор с Александрой Свиридовой» https://www.youtube.com/watch?v=UvYXZHw1XY4 (Прим. А. Зарецкого)


Мемориальная Страница