Культурные новости и культурная эссеистика... Среди рубрик: "Новые книги", ... "Культурная память"... Разговор о новом, о прошедшем, о любимом...

Эфир 16 ноября 2010, 23:002

В Бостонском университете 21 ноября пройдет встреча, посвященная известному правозащитнику, поэту, переводчику. Литературоведу и учителю Анатолию Якобсону. Исполняется 75 лет со дня его рождения. Анатолий Якобсон был одним из редакторов ''Хроники текущих событий'' и одним из основателей Инициативной Группы по защите прав человека в Советском Союзе.

На встрече будет представлен монументальный сборник воспоминаний ''Памяти Анатолия Якобсона''. В Бостонской презентации примут участие Галина Габай-Фикен, Александр Есенин-Вольпин, Андрей Григоренко, Павел Литвинов, Александр Грибанов, Виктор Файнберг, Александр Зарецкий и многие другие. Организаторы и спонсоры встречи – Мемориальная Сетевая страница Якобсона, Издательство ''M-Graphics Publishing'', Бостонский университет, Американское отделение ''Международной Амнистии'', бостонское общество ''Мемориал'' и другие организации.

Эфир 14 декабря 2010, 23:00

Американская книга на русском языке.

В день первого выхода нашей программы3 в эфир, а именно 14 декабря, в декабристский день, неплохо вспомнить тех, кто полтора столетия спустя повторил поступок декабристов и тоже ''вышел на площадь''. Правда, сегодня мы вспомним человека, как раз не вышедшего, но собиравшегося выйти, - Анатолия Якобсона. За несколько дней до 25 августа 1968 года он попросил Павла Литвинова (считавшегося главным заговорщиком) взять его с собою на совместную акцию. И Литвинов послал такое приглашение Якобсону, находившемуся на даче. Но жена Якобсона отказалась передать своему мужу это приглашение, понимая, чем все закончится. Закончилось известно чем – выходом на Красную площадь и спасением чести страны, но в шестерку (точнее – в семерку) смелых Анатолий Александрович не попал. Не его вина.

Недавно в Бостоне вышел почти 600-страничный сборник воспоминаний и фотографий, приуроченный к 75-летию со дня рождения поэта литературоведения (как его называли), переводчика, правозащитника, редактора ''Хроники текущих событий'' и учителя Анатолия Якобсона. Книга, составленная Александром Зарецким и Юлием Китаевичем, включает два больших раздела – ''In Memoriam'' и ''Вторая школа о Якобсоне'': учителя и ученики о Якобсоне-преподавателе литературы.

Вот несколько мемуарных отрывков из сборника ''Памяти Анатолия Якобсона''. Анатолий Гелескул:

''Способность думать путают с умением рассуждать. Одно другого не исключает, но умение - дело наживное, а думать - это дар, равный любому творческому дару, и такой же редкий. И, как любой творческий дар, это источник радостией и мучений. Юна Вертман, знавшая Якобсона совсем еще молодым, вспоминала: ''Периоды интеллектуального спада, когда не думалось и не писалось, он и в молодости воспринимал как катастрофу''. Это свидетельство близкого друга, менее близким памятней ''периоды подъема''. Якобсон даже в застолье не любил беспредметных разговоров и обычно задавал тон, разговор разом укрупнялся и переходил в монолог. Могло показаться, что он выговаривается на людях, если бы не одна особенность. Его напористость не раздражала, ей не противились - и не только потому, что энергия мысли вообще заражает и подчиняет. Нет, сам предмет разговора, часто случайный, неожиданно становился важным, затрагивающим каждого. Что-то подспудное и неотступное просвечивало в накате красноречия, как будто Якобсон в очередной раз, пользуясь возможностью, выверял главные для себя мысли. В сущности, его спичи были свежими мазками непрерывно создаваемого полотна, и выговориться ему было необходимо, как необходимо художнику отступить и взглянуть с расстояния. Попал в цель или промахнулся? По разным причинам дневники в наше время - занятие редкое. Якобсон стал вести дневник лишь в последние годы жизни, утратив собеседников''.

Следующий мемуарист - Майя Улановская.

''Общество взаимного восхищения'' - называла моя мать нашу компанию в 1956 году. Действительно, мы, той весной освобожденные, радовались воле, Москве, друг другу и нашим новым друзьям, а они, несидевшие, смотрели на нас с любовью и слушали, затаив дыхание, наши рассказы. ''Мы'' - была наша группа арестованных пять лет назад ''юных ленинцев'' вместе с нашими лагерными друзьями. ''Они'' - оставшаяся на свободе молодежь, среди них знакомые моей младшей сестры и бывшие завсегдатаи литературного кружка в Доме пионеров. После ареста их подруги Сусанны Печуро (ныне сотрудницы московского ''Мемориала''), их допрашивали в МГБ, но, к счастью, не посадили. Бывший кружковец Саша Тимофеевский, московский поэт и сценарист, привел в наше временное, у добрых людей, жилье студента - историка Анатолия Якобсона, ''ген-Толю'', гениального, по общему мнению, марксиста, готового поспорить с тогда же освободившимся моим отцом, который это учение начисто отвергал, но переспорить Якобсона был не в силах. Да и кто мог его переспорить! О том, как царил Якобсон в любом споре, в любом застолье, как охотно собеседник уступал ему поле брани, понимая, что не покрасоваться Якобсону важно, а, как мало кому, важна ему истина - о вдохновенных тошкиных монологах помнит каждый, кто его знал. Время было, по определению А. Ахматовой, ''вегетарианское'', нам казалось (только казалось), что за разговоры не сажают, но отчетливо помню, что увидев Якобсона впервые, я подумала: легче себя представить снова в тюрьме, чем этого человека. Вскоре мы поженились (развелись в 1974 году)''.

Из книги ''Записки адвоката'' Дины Каминской

''В один из первых дней после демонстрации к нам домой пришел друг Ларисы Богораз и Юлия Даниэля Анатолий Якобсон. Только однажды потом за долгие годы нашей дружбы я видела Анатолия в состоянии такого безудержного отчаяния. Тот второй раз был в день прощания, когда Анатолия изгнали из Советского Союза.

Навсегда в моей памяти осталось его залитое слезами лицо и то, как он сквозь рыдания пытался читать болезненно им любимые строки прощания с Ленинградом из стихов Анны Ахматовой:

Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих.

Я никогда после этого прощания Анатолия не видела. Он действительно был неразлучим со своей страной и в изгнании покончил жизнь самоубийством.

А в тот августовский день 1968 года Анатолий сидел в моей комнате, закрыв лицо своими сильными руками, и сквозь рыдания повторял раз за разом:

– Я должен был быть с ними. Я должен был быть с ними. Я должен был быть с ними.

25 августа Анатолия не было в Москве. Только на следующий день он узнал о демонстрации и об аресте самых близких своих друзей.

Анатолий написал замечательное по силе и точности открытое письмо, посвященное демонстрации на Красной площади. Рукописный подлинник этого письма, ставший теперь для меня печальной реликвией, лежит в моем досье по делу о демонстрации с тех самых дней.

Многие люди, гуманно и прогрессивно мыслящие, признавая демонстрацию отважным и благородным делом, полагают одновременно, что выступление, которое ведет к неминуемому аресту участников и к расправе над ними, неразумно, нецелесообразно....

От Анатолия я узнала то, о чем мне потом рассказывали другие друзья демонстрантов: намерение провести демонстрацию протеста не встретило поддержки у многих из их единомышленников. Делались отчаянные попытки отговорить их, предотвратить демонстрацию именно потому, что считали ее ''неразумной'', ''нецелесообразной''.

Вот чем объяснялись эти, поначалу непонятные для меня, повторяющиеся слова в записке Ларисы – ''не ругайте'', ''простите''.

Участие Якобсона в правозащитном движении. Интервью Юлия Кима.

''В разговоре с Вами, память моя напрягается и передо мной встают несколько эпизодов с Тошей во главе. Первый и значительный - по яркости, не в хронологическом порядке, - это как Толя высоким срывающимся голосом читал надгробную речь на похоронах А.Е.Костерина в морге Боткинской больницы. Очень хорошо помню, как Тоша это делал: вдохновенно, громко и отчётливо. Кругом стояла толпа: там были и татары, и москвичи, и, конечно, полно стукачей. У меня просто сердце замирало: чем всё это кончится? Не накинется ли эта сволочь вся гебешная на Тошу и на всех остальных? Нет, слава богу не накинулись, и он всё прочёл до конца''.

Давид Самойлов, ''Прощание'': Памяти Анатолия Якобсона.

Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной - покой
И мир навеки!

Однажды он ушел от нас,
Тогда и свет его погас.
Но навсегда на этот раз
Сомкнулись веки.

Не веря в праведность судьи,
Он предпочел без похвальбы
Жестокость собственной судьбы,
Свою усталость.
Он думал, что свое унес,
Ведь не остался даже пес.
Но здесь не дым от папирос -
Душа осталась.

Не зря веревочка вилась
В его руках, не зря плелась.
Ведь знала, что придет ей час
В петлю завиться.
Незнамо где - в жаре, в песке,
В святой земле, в глухой тоске,
Она повисла на крюке
Самоубийцы.

А память вьет иной шнурок,
Шнурок, который как зарок -
Вернуться в мир или в мирок
Тот, бесшабашный,-
К опалихинским галдежам,
Чтобы он снова в дом вбежал,
Внося с собой мороз и жар,
И дым табачный.

Своей нечесаной башкой
В шапчонке чисто бунтовской
Он вламывался со строкой
Заместо клича -
В застолье и с налета - в спор,-
И доводам наперекор
Напропалую пер, в прибор
Окурки тыча.

Он мчался, голову сломя,
Врезаясь в рифмы и в слова,
И словно молния со лба
Его слетала.
Он был порывом к мятежу,
Но все-таки, как я сужу,
Наверно не про ту дежу
Была опара.

Он создан был не восставать,
Он был назначен воздавать,
Он был назначен целовать
Плечо пророка.
Меньшой при снятии с креста,
Он должен был разжать уста,
Чтоб явной стала простота
Сего урока.

Сам знал он, перед чем в долгу!
Но в толчее и на торгу
Бессмертием назвал молву.
(Однако, в скобках!)
И тут уж надо вспомнить, как
В его мозгу клубился мрак
И как он взял судьбу в кулак
И бросил, скомкав.

Убившему себя рукой
Своею собственной, тоской
Своею собственной - покой
И мир навеки.
За все, чем был он - исполать.
А остальному отпылать
Помог застенчивый палач -
Очкарь в аптеке.

За подвиг чести нет наград.
А уж небесный вертоград
Сужден лишь тем, чья плоть, сквозь ад
Пройдя, окрепла.
Но кто б ему наколдовал
Баланду и лесоповал,
Чтобы он голову совал
В родное пекло.

И все-таки страшней теперь
Жалеть невольника потерь!
Ведь за его плечами тень
Страшней неволи
Стояла. И лечить недуг
Брались окно, и нож, и крюк,
И, ощетинившись вокруг,
Глаза кололи.

Он в шахматы сыграл. С людьми
В последний раз сыграл в ладьи.
Партнера выпроводил. И
Без колебанья,
Без индульгенций - канул вниз,
Где все веревочки сплелись
И затянулись в узел близ
Его дыханья...

В стране, где каждый на счету,
Познав судьбы своей тщету,
Он из столпов ушел в щепу.
Но без обмана.
Оттуда не тянул руки,
Чтобы спасать нас, вопреки
Евангелию от Луки
И Иоанна.

Когда преодолен рубеж,
Без преувеличенья, без
Превозношенья до небес
Хочу проститься.
Ведь я не о своей туге,
Не о талантах и т.п. -
Я плачу просто о тебе,
Самоубийца.

---

1) Иван Никитич Толстой (р. 1958) — российский публицист и радиожурналист. Внук А. Н. Толстого. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Был редактором в журнале "Звезда", преподавал в СПБГУ, Полиграфическом институте и др. вузах С 1988 г. сотрудник радиостанции "Свободa", с 1995 г. работает в центральном бюро радиостанции в Праге. Редактор и ведущий программ "Европейский час. Поверх барьеров" и "Поверх барьеров. Мифы и репутации". Выпустил исторический цикл из 50 программ, посвященный истории РС ("CD-Rom "Полвека в эфире"). Автор книг: "Курсив эпохи" о русской эмиграции, "Отмытый роман Пастернака" (М.: Время, 2009) — расследования обстоятельств публикации романа Бориса Пастернака "Доктор Живаго" и "Доктор Живаго": Новые факты и находки в Нобелевском архиве" (Прага: Human Rights Publishers, 2010). Источники: Википедия и сайт "Радио Свобода" http://www.svobodanews.ru/author/13.html (Прим. А. Зарецкого)

2) Источник: "Радио Свобода", радиопрограмма "Поверх барьеров с Иваном Толстым", 16 ноября 2010, http://www.svobodanews.ru/content/transcript/2226258.html (Прим. А. Зарецкого)

3) Источник: "Радио Свобода", радиопрограмма "Поверх барьеров с Иваном Толстым", 14 декабря 2010, http://www.svobodanews.ru/content/transcript/2251357.html (Прим. А. Зарецкого)