О литературе Переводы Стихотворения Публицистика Письма А. Якобсон о себе Дневники Звукозаписи
О А.Якобсоне 2-ая школа Посвящения Фотографии PEN Club Отклики Обновления Объявления





Александр Зарецкий1)

 

ОТКРЫЛАСЬ БЕЗДНА...



Александр Зарецкий. Гранд Каньон, Аризона, 2003

Сорок лет тому назад мне выпала удача познакомиться с человеком, который открыл для меня сокровища русской и мировой словесности, а своей высокой нравственной позицией и мужественной общественной деятельностью обозначил достойную линию поведения в государстве, попирающем права человека.

Мне несказанно повезло, когда я поступил в 8-й класс московской Второй математической школы, где преподавал Анатолий Александрович Якобсон. Повезло вдвойне, что это случилось в первой половине перенасыщенного событиями 1966 года. В это время Якобсон преподавал в нашем классе русский язык, историю и литературу.

Первый урок-знакомство был уроком русского языка. На дом получено  огромное домашнее задание по учебному пособию Д.Э.Розенталя.2) На следующем уроке – диктант из "Войны и мира", за который я получил весьма плачевную оценку. У соседа по парте – сына польского атташе, – оценка была вообще со знаком минус. На следующий день –  захватывающе интересный урок истории, речь учителя была насыщена афоризмами. После перерыва изумительная лекция по математике о пределах, которую читал профессор МГПИ Виктор Иосифович Левин.3) Именно по его рекомендации меня приняли в школу. В конце занятия Виктор Иосифович рассказал о числе Непера е=2,718281828..., дав остроумное (и знаменательное!) мнемоническое правило, как запомнить первые девять знаков после запятой: «2,7 и далее два раза год рождения Льва Николаевича Толстого». Перемена, звонок на урок литературы. Ну, подумаешь литература, говорю про себя, открывая дверь в класс. Опять кого-то будем «проходить». Оказалось: на уроках литературы можно узнать о существовании пространств, для которых никаких пределов не существует. Это были литературные чтения лучших произведений мировой литературы и их обсуждения.

С тех пор в моей памяти навсегда запечатлелось –  к а к  тексты прочитывались Якобсоном вслух, неслыханный уровень объяснений и комментариев, демократичная реакция на наши выступления, сама личность Учителя...

Вначале были "Учитель словесности" и "Устрицы" Чехова, рассказ Тургенева из "Записок охотника", затем "Гамбринус" Куприна и "Захар Воробьёв" Бунина. Поэзию Блока представляли "Двенадцать", "Соловьиный сад", "Незнакомка", верлибр "Она пришла с мороза...", "На железной дороге", "Девушка пела в церковном хоре..." и "Чёрный человек". На уроках Якобсона я впервые узнал о стихах и романсеро Федерико Гарсия Лорки. Спустя какое-то время, уроки литературы «переехали» в другое помещение – рядом с лестничной площадкой. Здесь мы слушали новеллы Мопассана, а затем чудо из чудес – Исаак Бабель: "Король", "Первая любовь", "Ди Грассо", "История одной лошади", "Соль", "Карл-Янкель" и "Нефть"; жемчужину Эрнеста Хемингуэя – "Кошку под дождём" и гениальную повесть Льва Толстого "Смерть Ивана Ильича". Потом последовали "Случай на станции Кречетовка" Солженицына, "Судьба Человека" Шолохова, "Возвращение" и "Мусорный ветер" Андрея Платонова, "Молчание доктора Мурке" Генриха Бёлля, и "Созвездие козлотура" Фазиля Искандера.

Читатель, Вы, наверное, уже обратили внимание на некую странность в приведённом выше перечне? Почему Якобсон включил Шолохова? Спустя годы, сопоставляя уроки литературы Якобсона, его жизнь и творчество с историческими событиями, происходившими в СССР в период с сентября 1965 – по май 1966 г., отчасти становится понятна система «литературных чтений» Анатолия Александровича – почему он включал в программу те или иные произведения и в каком порядке. Хотя, быть может, это только моя догадка.

Итак, историческая канва:

Произведения Бабеля, Платонова, Мандельштама, Ахматовой, Цветаевой, Бунина и Есенина были тогда – в начале шестидесятых – опубликованы или переизданы после долгих десятилетий заточения в спецхранах. Нынешнее поколение пятнадцатилетних, наверное, не сможет оценить в полной мере всю прелесть открытия этих «запретных» авторов. Сейчас все эти книги свободно продаются в книжных магазинах, лежат на полках библиотек, выложены в интернете. В литературных чтениях Якобсона присутствовали шедевры, в основном прозаические, как правило, никогда не попадавшие в стандартные школьные программы. Поэзии – главному пристрастию Анатолия Александровича – были посвящены впоследствие циклы факультативных лекций. Из современной литературы были прочитаны тогда только произведения Солженицына, Бёлля и Искандера.

Можно только догадываться о чём хотел поведать своим, в основном, не искушённым в литературе юным слушателям Якобсон, читая приведённые выше произведения. Как минимум задача была «заставить» полюбить литературу подростков, сосредоточенных на математике и физике, в своём большинстве далёких от словесности.

Сейчас, спустя сорок лет после тех знаменитых уроков Анатолия Александровича уже трудно вспомнить детали его глубоких оригинальных комментариев и критических замечаний, однако помнится, что, читая то или иное произведение, он выделял интонационно, те или иные фразы или строфы.

Рассказ А.П.Чехова "Устрицы" ошеломил меня. Это была «артподготовка» Якобсона. Эй, пробудитесь! Идёт в наступление настоящая литература. Вас ожидает прозрение. Смотрите, как мастерски описано острое чувство голода, помутившее рассудок мальчика «восьми лет и трёх месяцев», чьи «пять чувств напряжены и хватают через норму», и он «начинает видеть то, чего не видел ранее». Многие испытывают чувство «голода» от отсутствия настоящей литературы, а их кормят «устрицами» – «лягушками в раковинах».  (В памяти сразу всплывает шолоховское варево с «вустрицами»).

В замечательном "Гамбринусе" А.Куприна прозвучала идея о том, что «в стране, отягощенной вечным рабством ...Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит». До подтекста тут не надо было доходить своим умом – Куприн всё объяснил напрямую. Поэтому "Гамбринус" был прочитан в числе первых – то была первая стадия приобщения. Главный герой рассказа скрипач Сашка – художественный образ человека творчества («В сём христианнейшем из миров // Поэты – жиды». М.Цветаева) – был искалечен не погромщиками, а государством, точнее охранкой. Причём «сдал» Сашку выкрест, т. е. в переводе – «творческий человек» на службе у охранки. На фоне феерического описания пляски свободных английских моряков тема противостояния творческой интеллигенции и охранки воспринималась особенно рельефно.

До сих пор помню, как Якобсон читал в классе "Захара Воробьёва" И.Бунина: «На днях умер Захар Воробьёв из Осиновых дворов. Он был рыжевато-рус, бородат и настолько выше, крупнее обыкновенных людей, что его можно было показывать. Он и сам чувствовал себя принадлежащим к какой-то иной породе, чем прочие люди, и отчасти так, как взрослый среди детей, держаться с которыми приходиться, однако, на равной ноге. Всю жизнь, – ему было сорок лет, – не покидало его и другое чувство – смутное чувство одиночества: в старину, сказывают, было много таких, как он, да переводится эта порода. «Есть ещё один вроде меня, говорил он порою, – да тот далеко ...»

Но тогда на уроке мысленно представляя себе исполинскую личность Захара, погибшего в тоске одиночества и непонятости, я слушал, да не услышал, ключевой момент рассказа – как Захар Воробьёв присутствовал на несправедливом суде, и хотел об этом рассказать другим, да тем неинтересно было.

В середине февраля 1966 г., на перемене в коридоре после урока литературы Якобсону, окружённому учениками, кажется, Борис Голембо, задает вопрос: «Что Вы думаете о процессе Синявского и Даниэля?». «Их судят несправедливо, они не виновны», – последовал ответ. Именно в это время Якобсон направил открытое письмо в защиту Юлия Даниэля – Якобсон «заговорил вслух».6)

На уроках, посвящённых Александру Блоку после чтения чудесного верлибра «Она пришла с мороза...» Якобсон рассказал о мелодических особенностях стихотворений поэта. Так в строках "Незнакомки" «...дыша духами и туманами...» слышится протяжный ударный звук «а». А в последующей строке «...и веют древними поверьями...» – ударный звук «е».

В стихотворении "На железной дороге" в строфах

Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели,
Молчали жёлтые и синие,
В зелёных плакали и пели...

только два существительных, остальное глаголы и прилагательные. Этот приём позволяет, читая или слушая стихотворение, представить случившееся наяву, визуально, почувствовать цвет и звук.

Якобсон объяснил нам, что в жёлтых и синих вагонах ездили пассажиры, а в зелёных вагонах в царское время транспортировали заключённых на каторгу и в ссылку. Возможно, читая нам это стихотворение, Якобсон думал о Юлии Даниэле, который тогда этапировался или готовился к этапированию в вагонзаке в Дубравлаг.7)

Исаак Бабель... Имя этого писателя я никогда до того не слышал. Якобсон начал читать рассказ "Король" и уже после первого абцаза у всех «отвалились челюсти». Мне хорошо запомнилось, как Якобсон особенно выразительно читал то место где «...налётчики стали стрелять в воздух, потому что если не стрелять в воздух, то можно убить человека». И ещё: «Шестидесятилетняя Манька, родоначальница слободских бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула так пронзительно, что её соседи покачнулись. – Маня, вы не на работе, заметил ей Беня, – холоднокровней, Маня...». Здесь Якобсон не мог сдержать улыбку, он весь светился, выговаривая «холоднокровней», почему-то окая и озорно оглядывая класс.

В рассказе "Ди Грассо", опубликованном в 1937 г., на основе юношеских впечатлений пятнадцатилетнего Бабеля о потрясающей необыкновенной игре итальянского актёра, который в порыве ревности «перегрыз горло» сопернику, Якобсон любовался фразой «...привёл с собой жену... женщину ... длинную, как степь, с мятым, сонливым личиком на краю. Оно было омочено слезами, когда опустился занавес. – Босяк, выходя из театра сказала она... – теперь ты видишь, что такое любовь...».

Когда Якобсон читал нам "Историю одной лошади" из Конармии его просто распирало от удовольствия: «Начальник штаба наложил на прошение резолюцию: «Возворотить изложенного жеребца в первобытное состояние...» А мне показалось, что в рассказе «промелькнули» мотивы гоголевской "Шинели", и запомнилась завершающая фраза: «Мы оба смотрели на мир, как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони».

Говоря о творчестве Бабеля, Якобсон высказался об А.М.Горьком. Пока Алексей Максимович был жив, он защищал Бабеля, и многих других литераторов от нападок и расправы. В этом была главная заслуга Горького, которая должна быть оценена историей, а не собственно его творчество. После смерти Горького, Бабеля уже некому было защищать...

Чтобы продемонстрировать, как о многом можно сказать не говоря напрямую, в коротком рассказе, буквально в нескольких предложениях – один из уроков был посвящён "Кошке под дождём" Эрнеста Хемингуэя. Конечно, в полной мере всю прелесть этого рассказа, можно понять только имея достаточный жизненный опыт: что есть подтекст, любовь, и как проза смыкается с поэзией. Ведь в сущности в этом рассказе выражено отчасти то же, что и в "Ди Грассо", и в "Анне Карениной", но совсем по другому.

Волшебному поэтическому творчеству Федерико Гарсия Лорки был посвящён один из уроков. Якобсон прочитал несколько романсеро и стихи. Мне запомнился "Сомнамбулический романс" и романсеро "Неверная жена" в раннем переводе Анатолия Гелескула: «...испуганно бёдра бились, как пойманные форели». В конце восьмидесятых годов я купил книгу Ф.Лорки и увидел другой вариант перевода. В телефонном разговоре со мной Анатолий Михайлович Гелескул, в частности, сообщил, что им было сделано пять вариантов перевода этого романсеро... Думается, - Лорка «появился» у нас на уроке - поскольку Якобсон приступал к собственным переводам выдающегося испанского поэта. Почему он выбрал Лорку, Эрнандеса или Верлена? Какова была «по гамбургскому счёту» оценка этих поэтов самим Якобсоном? Стоит внимательно прочесть проникновенное эссе Анатолия Гелескула о своём друге – "Русская поэзия была его пристанищем на земле"8) (быть может, - вообще лучшее из всего, что написано о Якобсоне!), чтобы подступиться к пониманию поэта-переводчика по имени Анатолий Якобсон.

5 марта не стало Анны Андреевны Ахматовой. Видимо, под впечатлением этой утраты, не сразу, возможно, на девятый день после её ухода, на уроке была прочитана повесть Льва Николаевича Толстого "Смерть Ивана Ильича". Не случись смерти Ахматовой, был бы прочитан "Хаджи Мурат", который, как я полагаю, был любимым толстовским произведением нашего учителя. Якобсон на том уроке был печален и тих, и не поднимал головы от книги.

В повести явственно чувствуется, как смерть стоит у изголовья и наблюдает за предсмертной агонией своей очередной жертвы. Что есть смерть? Борьба человека со смертью, и то, как он может выстоять в этой схватке, физические и нравственные страдания перед смертью – всё это темы для глубоких размышлений. Тогда я запомнил, как гениально Толстой описывал силу боли, мучавшей Ивана Ильича: чтобы облегчить свои страдания он «стал иногда звать Герасима и заставлял его держать себе на плечах ноги» всю ночь и «любил говорить с ним».

Военную тематику на уроках представляли "Случай на станции Кречетовка" (Кочетовка – в первоначальной редакции) Солженицына и "Возвращение" Андрея Платонова.

В рассказе Солженицына действие «метастазов сталинщины» было показано, как бы на клеточном уровне – только они продолжают функционировать как ни в чём не бывало, среди трагедии войны, хаоса и неразберихи, убивая здоровые клетки ("Раковый корпус" был ещё впереди).9) Описан «переходный процесс» потери людьми свободы и жизни: отставший от поезда артист Тверитинов, хлебнувший лиха в 1937, добровольцем ушедший в ополчение (одна трёхлинейка на десять человек) и чудом выбравшийся из вяземского «котла», запамятовал (тут было в пору и с ума сойти!), что за город такой – Сталинград. И этот «пустяк» порушил ему судьбу.

А «винтик» этой адской машины – лейтенант Зотов – по ночам в своей каморке истово конспектирует "Капитал" Маркса, на Богом забытой, заметаемой дряпнёй железнодорожной станции. Дело было в конце октября 1941 г., слухи о панике и грабежах в Москве, уже распространились по стране, немцы прорвали фронт и вышли к пригородам столицы. Никто ещё не знал – чем всё кончится, как далеко будет Красная Армия отступать. Авторитет «лучшего друга физкультурников» был, мягко говоря, «не того», вот Зотов и пытался найти ответ на главный вопрос в марксистской «библии». Правду сказать, Зотов был не «совсем пропащий», совесть его мучила о содеянном.

Запомнилось мне употребление Солженицыным исконных русских слов, например, слова дряпня (мокрый снег), которое при чтении было выделено Якобсоном.

К месту здесь вспомнить о высказываниях самого Анатолия Александровича на одном из уроков о предложенной реформе русского языка («заяц – заец, здание – зданье»),10) упоминания им академика В.В.Виноградова в этой связи, и о том, что Ф.М.Достоевский гордился тем, что придумал и ввёл в русский язык одно единственное новое слово – стушеваться.

"Судьбу человека" Якобсон в классе не читал. На предыдущем занятии было дано домашнее задание – прочесть текст к следующему уроку. Якобсон просил высказаться желающих. Таня Грязнова сказала, что рассказ плохой, ей не понравился. Никто больше не хотел выступать, повисло молчание. К уроку я был не готов, первоисточник так и не прочёл. Но, как и большинство, видел фильм-экранизацию С.Бондарчука, (Ленинская премия 1960 г.). И вот то, как Бондарчук сыграл роль Соколова, мне понравилось. Я встал и сказал, что рассказ не так уж и плох. Якобсон потемнел лицом, его взгляд стал жестким. Далее последовал его комментарий "Судьбы", в котором давалась негативная характеристика текста, включавшая что-то вроде «наличия компиляций», «имитации диалогов», «непрофессионализм», и под конец – несколько слов «о скупой мужской слезе», которой заканчивался рассказ,11) а также краткая оценка всего творчества Шолохова: первые две части, и некоторые главы третьей части "Тихого Дона" (Нобелевская премия 1965 г.) – это литература, всё остальное, включая, разумеется, "Поднятую целину" (Ленинская премия 1960 г.) – ниже критики.

О том, что на одну изображённую Шолоховым «судьбу человека» пришлось сотни тысяч, если не миллионы, судеб солдат, попавших и вырвавшихся из окружения или переживших немецкий плен, а затем оказавшихся в аду советских концлагерей или в кровавых мясорубках штрафбатов, Якобсон тогда ничего не сказал.

Вроде бы те же персонажи в рассказе Платонова "Возвращение" – вернувшийся с войны солдат и дети, но жизненная правда не искажена – и это высокая литература. Выразительно показано, как оживает очерствевшее на войне солдатское сердце и как возвращается детство к неизведавшим его детям.12)

На одном из следующих уроков Якобсон познакомил нас с небольшим шедевром – сатирой Генриха Бёлля "Молчание доктора Мурке". Редактор западногерманского радио доктор Мурке, словно реликвии коллекционирует вырезанные при монтаже кусочки аудиоплёнки с молчанием, а в свободное от работы время записывает молчание на магнитофон. Оболванивание страны, начатое во время войны, возобновляется в послевоенное время. Люди так устали от публичного вранья, но по радио звучат голоса тех же «деятелей», верно служивших прежнему режиму, которые успешно адаптировались к послевоенной жизни. Мы слышим предостережение одного из персонажей: «Бегите от радио: это просто нужник, нарядный, разукрашенный, напомаженный нужник! Радио всех нас загонит в гроб!». И только «лубочная картинка с изображением сердца Христова», тайком повешенная доктором Мурке в ультрасовременном здании из стекла и бетона, напоминает об истоках и правде жизни.

Не надо было обладать большой проницательностью, чтобы провести параллель с советской действительностью. Заканчивалась «оттепель» – и государство принимало традиционные звероподобные очертания. К тому времени мой тогдашний приятель – Давид Осман – дал мне прочесть ходившие в списках знаменитые стихи Осипа Мандельштама:

Мы живём под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны...13)

Насколько мне известно, "Молчание доктора Мурке" было опубликовано, в то время только один раз – в конце пятидесятых годов в "Иностранке", – однако Якобсон запомнил рассказ и включил его в свою программу для иллюстрации того, как писатель использует «сатирические приёмы повествования»?6) Но именно за сатиру только что советским судом были осуждены двое литераторов.

На последнем уроке литературы в той школьной четверти мая 1966 г. Якобсон прочитал нам "Созвездие козлотура" Фазиля Искандера. Буквально три года назад я стоял в длинных очередях за хлебом и мукой в результате «кукурузации». И вот весёлая сатира о «козлотуризации всей страны». Самое интересное, что Якобсон читал повесть Искандера, которая ещё не была опубликована! Она появится только в августовском номере "Нового мира". Якобсон спешил поделиться с нами новым талантливым сатирическим произведением. Афоризмы из повести мгновенно стали популярны: «Интересное начинание, между прочим», «Нэнавидит». Тогда, на уроке, когда Якобсон читал "Козлотура" – все просто стонали от смеха. Но сквозь авторский смех была отчётливо слышна позиция Фазиля Искандера: «Я думаю, что настоящие люди – это те, что с годами не утрачивают детской веры в разумность мира, ибо эта вера поддерживает истинную страсть в борьбе с безумием жестокости и глупости.»14)

Год и семь месяцев прошло с тех пор, как «сняли» Н.С.Хрущёва. При поверхностном восприятии повести, могло показаться, что подвергался критике «субъективизм и волюнтаризм» на примере сельскохозяйственной политики. На самом деле в обобщённом виде высмеивались советские «кампании – реформы», лишённые здравого смысла, с их «шумихой, неразберихой, наказанием невиновных и награждением непричастных». "Созвездие Козлотура" дважды выдвигалась А.Т.Твардовским на Государственную премию, но безрезультатно. Следущая сатирическая повесть Ф.Искандера "Кролики и Удавы" появится почти через двадцать лет – новых «Гоголей и Щедриных» опять перестали печатать. «Сатира — это оскорбленная любовь: к людям ли, к родине; может быть, к человечеству в целом» – скажет Фазиль Искандер впоследствии.

Я думаю, что повесть тогда разрешили опубликовать, потому что Искандер замахнулся всего лишь на свергнутого вождя, а не на строй и священную корову «социалистического реализма», как Синявский и Даниэль.

Один из моих знакомых Р., которому я с восторгом рассказывал об уроках литературы во Второй школе, попросил меня показать Якобсону свои стихи. К моему удивлению, Якобсон взял их. Через несколько дней перед уроком он подозвал меня к окну рекреационного зала и посмотрев в упор спросил: «Это точно не твои стихи? Тогда передай своему знакомому, что это жалкое подражание плакатному Маяковскому». Иногда «срочное хирургическое вмешательство» приносит несомненную пользу одарённому творческому человеку.

Экзамены по русскому языку и литературе за 8 класс проводились Якобсоном одновременно. К литературной части экзамена нужно было приготовить разбор стихотворения или поэмы. Я прочитал «Рассвет» А. Блока:

Я встал и трижды поднял руки.
Ко мне по воздуху неслись
Зари торжественные звуки,
Багрянцем одевая высь.

Казалось, женщина вставала,
Молилась, отходя во храм,
И розовой рукой бросала
Зерно послушным голубям.

Они белели где-то выше,
Белея, вытянулись в нить
И скоро пасмурные крыши
Крылами стали золотить.

Над позолотой их заёмной,
Высоко стоя на окне,
Я вдруг увидел шар огромный,
Плывущий в красной тишине.

Выслушав чтение, Якобсон, оценивая стихотворение, произнёс: «Гениально». Затем я изложил своё мнение о стихотворении. Он нахмурился, скептически хмыкнул: «Нет, совсем не о том», – вскочил из-за стола, и, жестикулируя в присущей только ему манере, прохаживаясь между партами, начал сам комментировать.

Мой однокашник Н. подготовил к экзамену разбор поэмы «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. Во время подготовки он воспользовался, кажется, помощью знакомого преподавателя литературы из другой школы. На экзамене Якобсон мгновенно это понял и страшно разгневался...

С сентября 1966 года Якобсон преподавал для нашего класса только историю. Литературу у нас стал вести Александр Владимирович Музылёв,15) вернувшийся с армейской службы.

Той осенью Якобсон начал чтение своих знаменитых субботних факультативных лекций о поэзии. К моему изумлению школьный актовый зал был переполнен: Якобсон, как «мессия», своей деятельностью увлёк словесностью всю Вторую школу. Все слушали Анатолия Александровича, затаив дыхание. Я присутствовал только на двух поэтических лекциях: "Соловьиный сад" Блока и "О поэзии трагической и гармонической". На одной из них Якобсон прочитал лучшие на его взгляд восьмистишия Пушкина, Цветаевой, Блока и Ахматовой. Запомнилось мне стихотворение Анны Андреевны Ахматовой "Подражание армянскому", опубликованное (в том же 66-м) в журнале - никем, вероятно, не читаемом:16)

Я приснюсь тебе черной овцою
На нетвердых, сухих ногах.
Подойду, заблею, завою:
«Сладко ль ужинал, падишах?

Ты вселенную держишь как бусу,
Светлой волей аллаха храним...
И пришелся ль сынок мой по вкусу
И тебе, и деткам твоим?»

Это восьмистишие мгновенно врезалось мне в память на всю жизнь.

Уроки литературы в 8 классе были прелюдией к этим лекциям, на которых Якобсон демонстрировал своего рода филигранный «математический анализ» поэтических произведений, о результатах которого он позднее популярно говорил: «Научиться понимать стихи Мандельштама трудно, нужно к ним пробиваться словно сквозь стену, но когда эту толстую корку пробьешь, открывается бездонная глубина. А вот Пушкин, Ахматова те, напротив, кажутся понятными и прозрачными до самого дна, но чем больше углубляешься, тем яснее видишь, что на самом деле дна – нету.»17)

Борис Голембо приносил в зал магнитофон и записывал эти уникальные лекции.18)

Я хорошо помню одухотворенное выражение его лица, когда он включал запись.

Позднее я присутствовал на лекции, посвящённой Чернышевскому, которая сопровождалась полемикой нашего завуча Германа Наумовича Фейна с Якобсоном. После окончания лекции, когда зал наполовину уже опустел, Якобсон, продолжая спорить с Фейном, «костерил» Чернышевского. В связи с чем-то «всплыл» Алексей Толстой со своим романом "Хлеб" (1937 г.), последний был охарактеризован Якобсоном, как полное ...

Из уроков истории мне запомнился только один афоризм Якобсона – «Демократия вещь хорошая, но нельзя её пускать на самотёк». Помню также его крайне негативную оценку того, что происходило в то время в Китае во время «культурной революции» – оболванивания великой страны, совершаемого при участии хунвейбинов.

Вспоминается также урок о восстании в Ирландии и Ирландском революционном братстве – «фениях», о которых упоминается в "Оде школе №2" Николая Климонтовича,19) отпечатанной на пишущей машинке и распространявшейся в нашем классе в 1967 г.:

...Все эти Ваши фении,
Товарищ Якобсон,
И химико-гонения,
Давно уж нам до фени,
Как неприятный сон...

Как это ни странно, уроки истории, хотя и были замечательны, мне совершенно не запомнились.

В мае 1967 года неожиданно вместо урока истории Якобсон провёл сразу для нескольких девятых классов лекцию, посвящённую анализу двух переводов 66 сонета Шекспира. Тексты обоих переводов, а также оригинала (на английском языке) были заранее написаны им мелом на доске. Фамилии переводчиков были обозначены, как "А" и "Б". Объявив тему лекции, Якобсон уже начал вступительное слово, когда Александр Локшин,20) сидевший впереди, вслух назвал имена обоих переводчиков – Маршака и Пастернака. Якобсон, который рассчитывал на непредвзятые мнения большинства слушателей, разгневался и чуть было не выгнал его из класса за срыв урока.

На той лекции я впервые узнал о профессии литературного переводчика, о существовании подстрочника, с которым может работать литератор, даже не зная языка оригинала. Это обстоятельство тогда меня очень удивило.

В сонете, переведённом Пастернаком, говорилось:

...И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли заткнут рот,
И разум сносит глупости хулу...

Эта неожиданная лекция, содержание которой, как потом стало известно, годом ранее было опубликовано в книге "Мастерство перевода" "Два решения (ещё раз о 66-м сонете)", хронологически была приурочена к открытию IV Всесоюзного съезда союза советских писателей 22 мая 1967 г. С открытым письмом к съезду и редакциям основных газет обратился А. И. Солженицын. Письмо распространялось в самиздате с 16 мая 1967. Я слушал его по радио "Свобода", сквозь треск глушилок: «...Пережиток средневековья, цензура доволакивает свои мафусаиловы сроки едва ли не в XXI век!», «...их было более шестисот — ни в чём не виновных писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе.»

Когда урок закончился и почти все вышли из класса, я задержался, чтобы задать какой-то вопрос Якобсону, а он прошёл в дальний от двери конец аудитории, где о чём-то говорил с Борисом Голембо. Я подошёл ближе и невольно услышал обрывок разговора и увидел, как Анатолий Александрович передал Борису текст письма Солженицына. Обернувшись и увидев меня, Якобсон сурово поглядел мне в глаза и сказал, что-то вроде: «Это очень серьёзное дело, и я надеюсь, что ты об этом никому не расскажешь». Этот факт свидетельствовал о том, что с некоторыми из учеников у Якобсона были более доверительные отношения. Возможно, когда-нибудь Борис сам расскажет о былом. Это был последний разговор Якобсона со мной.

«Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовётся...» – много лет спустя присутствовавший на той же лекции Исаак Розовский опубликует свой вольный перевод 66 сонета.21)

Анатолий Якобсон, 1966-1967. Фотография Бориса Голембо из архива А.Зарецкого

Кажется, в конце мая 1967 г. у Аллы Минеевой – нашей одноклассницы – была вечеринка по случаю окончания девятого класса. Ребята, курившие на балконе, увидели проходившего мимо Якобсона. Мы высунулись в окно и стали звать его зайти, он улыбнулся, сослался на занятость и пошёл к себе домой. Больше я никогда не встречался с ним. А зимой 1978 кто-то из однокашников сообщил мне, что Анатолий Александрович ушёл из жизни в Иерусалиме, и его отпевали в одной из московских церквей.

Литературные чтения А.Якобсона послужили для меня мощным стимулом к познанию литературы, а имена авторов прозвучавших на его уроках и лекциях стали ключами от сокровищницы. И это было одним из моих самых неожиданных и сильных потрясений и главных открытий во Второй физико-математической школе.

Посещения юношеского зала Ленинской библиотеки, других библитотек, чтение толстых литературных журналов, поиски редких книг в букинистических магазинах, охота за новыми «дефицитными» книгами – все эти «последействия» были результатом «первичного взрыва» – воздействия Якобсона.

Годы спустя я узнал об активной правозащитной деятельности Якобсона, его друзей и соратников. О том, что он был редактором знаменитой "Хроники текущих событий", а также автором монографии о Блоке "Конец Трагедии", за которую удостоился принятия в П.Е.Н. клуб. Одним из тех, кто дал рекомендацию Якобсону был профессор политической философии Морис Крэнстон,22) основополагающие работы которого легли в основу Всеобщей декларации прав человека, принятой, Генеральной ассамблеей ООН 10 декабря 1948 года.

У Булата Окуджавы есть обжигающее душу стихотворение:

Совесть, Благородство и Достоинство
Вот оно святое наше воинство.
Протяни ему свою ладонь,
За него не страшно и в огонь.

Лик его высок и удивителен
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
Но зато умрешь, как человек.

В рядах этого «святого воинства» и состояли Анатолий Якобсон, Петро Григоренко, Илья Габай, Анатолий Марченко, Лариса Богораз, Ирина Якир, Татьяна Великанова, Леонард Терновский и их соратники по правозащитному движению, которые не устрашились выступить в защиту прав человека, в защиту «униженных и оскорблённых» против мощного репрессивного государства.

«Совесть, Благородство и Достоинство» проповедовал своим ученикам Анатолий Якобсон на своих уроках и лекциях.23)

Александр Зарецкий, 1966

*  *  *

В нынешнем 2006 году исполняется 50 лет со дня основания Второй школы. И мы, бывшие ученики, благодарим её основателя и директора Владимира Фёдоровича Овчинникова24) за талант и мужество, за то, что он создал уникальный педагогический коллектив лучших учителей России, среди которых блистал – Анатолий Александрович Якобсон.

Благодаря открытиям учёных Крымской астрофизической обсерватории, именами почти всех литераторов, чьи произведения упоминаются в моих воспоминаниях, названы малые планеты.25) Возможно, когда-нибудь на небосклоне появится и планета, носящая имя Якобсон.

В череде лет и событий пропал единственный хранившийся у меня автограф Анатолия Александровича – его комментарий на моём сочинении о рассказе Чехова. Заканчивалась та минирецензия фразой «...что же касается подтекста, о котором ты пишешь, и который, как тебе кажется, ты постиг, что же касается подтекста, то ты к нему и не приблизился...»


Бостон, США
Июль 2006 г


1) А.Зарецкий учился в 8 и 9 «В» классах Второй школы в 1966-67 гг.
2) Дитмар Эльяшевич Розенталь (1900-1994) – знаменитый учёный-лингвист, профессор МГУ
3) Виктор Иосифович Левин (1909-19??) – замечательный математик и педагог, профессор, заведующий кафедрой Математической физики МГПИ. Ученик Г.Харди (Godfrey Harold Hardy). Кандидатскую диссертацию защитил в Берлинском техническом университете в 1933 г., докторскую степень получил в Кембриджском университете Интересно отметить, что В.И.Левин, заведовавший кафедрой математики в МЭИ в конце сороковых годов, принял на работу И.А.Брина – деда одного из основателей компании Google Сергея Брина
4) М.А.Шолохов: «...Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием» (аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (аплодисменты)» См. Цена метафоры или Преступление и Наказание Синявского и Даниэля. Москва, СП "ЮНОНА", 1990. С.501
5) Л.К.Чуковская: «Литература уголовному суду неподсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не тюрьмы и лагеря. Вот это Вы и должны были заявить своим слушателям, если бы Вы, и в самом деле, поднялись на трибуну как представитель советской литературы. Но Вы держали речь как отступник ее. Ваша позорная речь не будет забыта историей. А литература сама Вам отомстит за себя, как мстит она всем, кто отступает от налагаемого ею трудного долга. Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, — к творческому бесплодию...» См. Цена метафоры или Преступление и Наказание Синявского и Даниэля. Москва, СП "ЮНОНА", 1990. С.505
6) Анатолий Якобсон. В Московский Городской суд. Открытое письмо.
7) Первое письмо Юлия Марковича Даниэля из «фольклорно-этнографической экспедиции» в Мордовию датировано 2 марта 1966 г. В зелёных вагонах, естественно, не только пели и плакали – вели долгие беседы, а возможно, читали стихи. Но, как проницательно заметил А. Блок, стоящему на обочине слышны только высокие ноты пения и плача, поскольку низкочастотные стук колёс и дребезг вагонов заглушают обычную речь. Плач и пение – замечательный художественный образ исскуства
8) В дневниках Якобсона находим запись, помеченную 30 июля 1974: «Да, самый необходимый мне на свете человек – Анатолий Гелескул»
9) Примерно в это же время наша классная руководительница И.А.Чебоксарова пригласила на урок биологии доктора медицинских наук Льва Самойловича Ерухимова. Он прочёл нашему классу лекцию о борьбе с онкологическими заболеваниями, продемонстрировав в качестве иллюстраций фотографии удалённых внутренних органов, поражённых раком.
10) А.Якобсон. "Глазами Учителя", "Русский язык в школе". 1964 г. №6
11) В дневнике А.А.Якобсона находим такую запись: «Котлован и фрагменты из "Великой Криницы" Бабеля ("Колывушка", "Гапа Гужва"). "Джан", "Судьба человека", "Чевенгур" – полуфабрикат, подступы к "Котловану".» Там же: «Платонов и Бабель равногениальны, но по осуществлению, по самореализации Платонов выше. Бабеля раньше и более молодого убили.»
В 1967 году в мартовском номере "Звезды Востока" была впервые опубликована чудом сохранившаяся гениальная новелла Бабеля "Колывушка". Это был безгонорарный номер журнала, который московские и ленинградские литераторы подготовили в помощь пострадавшим от восьмибального землетрясения в Ташкенте, происшедшего 26 апреля 1966 г. Страшное стихийное бедствие ослабило на мгновение цензуру – новеллу тогда напечатали. "Великая Криница" канула в недрах Лубянки и мы, наверное, никогда не узнаем какие шедевры создал Бабель.
Творчество двух гениев – Платонова и Бабеля – интересовали Якобсона, и это понятно. Остаётся только гадать: в каком контексте была упомянута "Судьба человека" в этой краткой дневниковой записи? См. А. Якобсон. Почва и Судьба. Из дневников, Тетрадь 3 (14 августа – 5 сентября 1974)
12) Почти сорок лет спустя имена Шолохова и Платонова встретятся на страницах "Литературного котлована" Зеева Бар Селы (Владимира Назарова). См. Зеев Бар-Села. Литературный котлован: Проект "Писатель Шолохов". Москва, РГГУ, 2005 (II), с.480
13) Двадцать лет спустя в фильме "История Аси Клячиной" видим, как колхозники разговаривают между собой во время обеда на полевом стане, но не слышим – о чём. Их речь заглушает голос диктора из транзисторного радиоприёмника. Эпизод снимался летом того же 1966 года. Фильм был запрещён к показу на два десятилетия
14) Атмосферу тех лет передаёт на первый взгляд невинная лента  "Кавказкая пленница" Л.Гайдая, снимавшаяся летом 1966 года. События в кинокомедии разворачиваются также в одной из южных республик, где «путают свою шерсть с государственной» и умыкают невест, – «но не в нашем районе!» Человека, пытающегося бороться с беззаконием и добиться справедливости, отправляют в психушку. Выкрик одного из персонажей фильма в зале суда: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!», – после расстрельных приговоров начала шестидесятых годов за валютно-хозяйственные преступления, ссылки Иосифа Бродского «за тунеядство» и судебного процесса Синявского и Даниэля звучит открытой издёвкой. Сценарий кинокартины был написан Я.Костюковским и М.Слободским. По недавнему свидетельству Костюковского герой Г.Вицина первоначально восклицал:  «Да здравствует советский суд...», – однако фраза была запрещена, как звучащая антисоветски. Невинный эвфемизм «наш» сумел придать потребную лояльность  выкрику персонажа...
15) Когда в девятом классе мы изучали творчество Гоголя, Музылёв предложил в качестве одной из тем для сочинения «Приезд Чичикова в современную Москву». Как тут было не вспомнить строфу из песни В.Высоцкого, созданную в начале 1966 г.:

И рассказать бы Гоголю
Про нашу жизнь убогую, –
Ей-богу, этот Гоголь бы
Нам не поверил бы...

16) Впервые опубликовано в журнале "Радио и телевидение" 1966, № 13. Стихотворение Ахматовой (1937) отсылает нас к четверостишию Ованеса Туманяна, написанного под впечатлением геноцида 1915 года:

Во сне одна овца
Пришла ко мне с вопросом:
«Бог храни твое дитя,
Был ли вкусен мой ягненок?»

В мае 1960 года Ахматова прочла "Подражание армянскому" Л.Чуковской. «Время было страшное, потому и стихи страшные», - сказала Анна Андреевна
17) См. Записи Виктора Кагана.
18) См. Письмо Бориса Голембо.
19) См. воспоминания Н.Климонтовича "И питается не щами"
20) См. воспоминания А.Локшина "История с Якобсоном"
21) Исаак Розовский. "Пособие для беззаботных". Издательство Гешарим. Иерусалим, 2000. В интернете создан сайт, посвящённый переводам 66 сонета Шекспира.
22) Maurice Cranston (1920-1993) профессор политических наук Лондонской школы экономики
23) Юлий Ким охарактеризовал «блистательный ряд знаменитых московских словесников 60-70 годов», к которому принадлежали Юрий Айхенвальд, Илья Габай,  Анатолий Якобсон и другие: «Для них человечность и гражданственность были синонимы, и более всего их волновала нравственная красота литературы и искусства вообще, а русской — особенно. Преподавание литературы в старших классах — захватывающее дело. Завести класс на диспут, на анализ, на мысль, разбирая сокровища прозы и поэзии. Добиться, чтобы восчувствовали, прониклись, чтобы сами открыли... Сегодня я не знаю поприща благороднее». А слова сказанные об Айхенвальде – «человек с горячей натурой правдоискателя и проповедника» – всецело можно отнести и к Якобсону. Ю.Ч.Ким, Послесловие к книге Ю.А.Айхенвальд Стихи и поэмы разных лет. Москва, "Мемориал", 1994, с.207
24) Международный биографический центр, Кембридж, Великобритания (The International Biographical Centre, Cambridge, UK) внес имя Владимира Фёдоровича Овчинникова в список людей, чьи заслуги в области образования в двадцатом столетии признаны мировым сообществом. Наум Матусович Сигаловский, наш учитель физики, назвал В.Ф.Овчинникова «гордостью России»
25) Планеты, названные именами Ахматовой, Бабеля, Мандельштама, Пастернака, Платонова, Цветаевой, Искандера, – открыла Л.Г.Карачкина. Планеты: Чехов, Куприн, Бунин, Лев Толстой, Блок, Хемингуэй, Солженицын и др. – открыли Н.С.Черных и Л.И.Черных. Планета Бёлль открыта F.Borngen. См. сайт http://www.cfa.harvard.edu/iau/lists/MPNames.html