О литературе Переводы Стихотворения Публицистика Письма А. Якобсон о себе Дневники Звукозаписи
О А.Якобсоне 2-ая школа Посвящения Фотографии PEN Club Отклики Обновления Объявления





Наташа Симонович1)

О ТАКОЙ ШКОЛЕ

Наташа Симонович

...Об Анатолии Александровиче написано, мне кажется, так много, что не решаюсь что-то добавить (честно говоря, и о других тоже).

Хотя было и кое-что личное, но очень мало: как он хвалил мои стихи, например. Не помню уже, кто ему показал, но, прочтя, поймал меня на лестнице и долго мне объяснял, чем они хороши. До сих пор не знаю, правда ли так считал или просто увидел что-то в потенциале... Урок уже давно начался, а мы все стояли, и он мне все втолковывал, а что, уже, конечно, не помню.



Дополнения

...Когда книжка о Школе2) уже вышла в свет, я все задумывалась: ну почему я не рассказала больше. Ведь на самом деле с Якобсоном меня связывала не только школа, но и общий круг. И встреч было очень много, и училась я у него русскому языку в частном порядке (безнадежно, но не Анатолия Александровича в этом вина). И вдруг оказывается: из всего, что связывает с ним, так трудно выбрать что-то; так трудно свести к небольшому рассказу; что в результате написалось три строчки, и всё...

Но кое что, все-таки, добавлю. Постараюсь внести еще маленький осколок в большую мозаику, которая нами складывается кусочек к кусочку. Беспорядочные мысли...

Якобсон очень быстро стал нам родным. Мне кажется, - школа очень похожа на сцену, и каждый учитель что-то «играет», кто-то «строгого», кто-то «мудрого». Анатолий Александрович всегда оставался самим собой, - необыкновенно, пронзительно искренним. Во Второй школе это намного чаще встречалось - честность и искренность учителей. Но Якобсон вообще производил впечатление человека без кожи. Его уроки, как будто, совсем не были рассчитаны на публику, на аудиторию, иногда казалось, что он говорит с самим собой.

Неподдельная, еле сдерживаемая страстность, широкая ладонь, взлохмачивающая короткие волосы, чуть дрожащий от напряжения мощный голос. Он мог негодовать, но никогда ни на кого не злился. Он гремел, но потом улыбался, так нежно и ласково.

Поразительным образом душа не может поверить в эту смерть, даже после стольких лет, так ярок в ней его образ.

Помню лекцию о Есенине, сложную, неоднозначную. И разгром стихотворения «Ты меня не любишь, не жалеешь...» Якобсон обрушивался на Есенина со всей присущей ему страстностью, долго говорил, как отвратительно ему это лицемерное мужское кокетство. А потом подпер голову рукой, улыбнулся и произнес: «А может быть, всё не так? Вот послушайте: «ты меня не любишь, не жалеешь...» » И он прочел стихотворение так, что ничего пошлого и грубого в нем не осталось, только чистая грусть и жажда искренности и любви. И то и другое было правдой, и это так естественно и просто.

В нашем классе единственный год Якобсон преподавал литературу. Потом были по литературе только лекции, а он остался учителем истории - только. В этот год он придумал для нас совсем другую программу. Мы проходили Хемингуэя, Мопассана, Бабеля и Куприна. После его уроков иногда я понимала, что до этого почти не умела читать, так выпукло и ярко вдруг заиграли рассказы, которые и раньше были знакомы... Нам надо было прочесть какое-то стихотворение по выбору и разобрать его. Помню, я прочла стихотворение Кедрина - "Пирамиды". Я начала высказывать какие-то свои мысли по поводу, но очень мало успела произнести. Якобсон очень быстро меня перебил и всю оставшуюся часть урока говорил сам, о поэзии вообще - как способе пропустить мир через себя и об исторической поэзии в частности, как опрокинутой в себя истории. Так это было однозначно понятно и просто, что с этого момента только так я принимаю искусство.

Он устраивал диспуты, и никогда не оставался нейтральным. В сравнении двух переводов 66-го шескпировского сонета класс спорил с ним до хрипоты: всем нравился больше перевод номер один, а Якобсон отстаивал перевод номер два. То, что первый принадлежит Маршаку, а второй Пастернаку, мы поначалу не знали. Он спорил, метал молнии и громы, но никого не подавлял, вот ведь фокус.

Он был бескомпромиссным, но очень добрым, и любил нас.

Я уже мать и бабушка и часто слышу споры о воспитании. Как можно воспитать, повлиять, направить? И все больше я прихожу к выводу, что никак не повлияешь, никого не убедишь, а влияет только искренность и человечность, только тот, кто трогает твое сердце. Какое счастье нам в детстве было соприкоснуться с таким человеком, как Якобсон.



1) Выпуск 1968 года, 10 «Б» класс
2) Записки о Второй школе. 2003 г. Москва