Пинхас Гиль

ГИГАНТ СРЕДИ ПИГМЕЕВ

К оглавлению переводчика

В новое время у евреев был лишь один поэт из тех, что писали на иврите, – Ури-Цви Гринберг. По сравнению с ним все остальные просто не видны. При свете солна не видно мелких звезд, не видно даже крупных. Таким был Ури-Цви Гринберг – один.

В его стихах сочетаются языковые пласты многотысячелетней истории иврита. Они отражают формы и мотивы еврейского письменного слова, уходящего корнями в глубокую старину. Его образы охватывают космические пространства, герои его стихов – эпохи и народы... Но при этом Ури-Цви тонко чувствует переживания тех "простых" евреев, героев и мучеников, ради которых создан этот мир.

Ури-Цви черпает мотивы для своих стихов из Библии, Талмуда, мидрашей, Кабалы, средневековой еврейской поэзии. Его стихи вызывают у читателя глубинные, многоплановые ассоциации – конечно, у читателя, который знаком с еврейской письменностью. Поэтому, в частности, так трудно переводить Ури-Цви на другие языки.

Отбирая стихи для сборника, мы не ставили себе целью создать исчерпывающую антологию творчества У.-Ц. Гринберга. Мы руководствовались одним принципом: дать русскоязычному читателю минимальное представление о творчестве Ури-Цви Гринберга с тех пор, как он стал Поэтом, поэтом с большой буквы. Поэтому мы не обращались к его ранним стихам, а также к стихам, написанным на идише, – не в них нашел свое выражение его творческий гений. Но приступив к работе, мы столкнулись с непреодолимым препятствием: значительную часть его стихов просто невозможно перевести на русский язык. Слишком погружены они в мир многовековой еврейской традиции, образов и понятий, адекватного выражения которым нет в русском языке. Ури-Цви Гринберг очень часто говорит образами, которые понятны только тому, чей духовный мир с детских лет формировался в рамках еврейской цивилизации. Поэтому мы вынуждены были отказаться от попыток перевести поздние стихи У.-Ц. Гринберга – 60-х, 70-х годов. (Исключение составляет написанная в 1968 году "Баллада радости на грани плача".) Его внутренний мир, мир его поэзии все более усложнялся в последние годы, он затрагивал такие глубинные пласты, что даже специалистам-литературоведам не под силу бывает иногда разгадать, что имел в виду Ури-Цви в том или ином стихотворении, на что намекает тем или иным словом, которое и встречается-то, может быть, один-единственный раз в каком-нибудь древнем мидраше... Кроме того, в последние годы Ури-Цви Гринберг почти не писал коротких стихов, он создавал громадные – по смыслу и по объему – поэмы, иногда в десятки и сотни строф. Размеры сборника не позволили нам включить эти произведения. Таким образом, в него вошли стихи, написанные с 20-х и по начало 50-х годов, стихи второго из трех периодов творчества Ури-Цви Гринберга.

* * *

Величие Ури-Цви Гринберга столь бесспорно, что даже мелкий "левый" чертополох, которым густо поросли почти все израильские литературные журналы, художественные разделы газет и т. д., все эти "прогрессивные" поэты, прозаики, литературные критики, профессора от литературы, – даже они вынуждены признать с болью в сердце, что да, мол, фашист, конечно, расист и религиозный фанатик, но поэт все-таки большой... И даже одарили его премиями: в 1947 году премией им. Бялика, в 1957 – Государственной премией Израиля... Присудили ему звание почетного доктора философии Тель–Авивского университета (в 1978 г.), избрали членом Академии языка иврит (в 1959 г.)... Считал ли Ури-Цви честью для себя все эти звания и премии?..

Формально, на словах, израильский литературный мир и чиновники государственного аппарата, ответственные за культуру, признают его величие. Но включить его стихи в школьные программы отказывались на протяжении десятилетий. Собрать и издать его стихи, разбросанные по десяткам журналов и альманахов 20-х, 30-х, 40-х годов, – никак нет. Не могут. Не может ложь (или полуправда) пропагандировать правду. К двадцатилетию освобождения Иерусалима от арабской власти ("прогрессивная" израильская общественность называет это событие "объединением Иерусалима" – нейтрально...) издан был толстый альманах, в который вошли написанные на иврите стихи о Иерусалиме всех израильских и даже многих неизраильских поэтов. Всех, кроме одного, – Ури-Цви Гринберга, в стихах которого Иерусалим и Иерусалимский Храм занимают одно из центральных мест. Лишь сейчас, спустя десятилетие после смерти У.-Ц. Гринберга, крупное израильское издательство начало работу над выпуском в свет полного собрания его сочинений. Решили, наверное, что теперь Ури-Цви уже не опасен...

И не одной лишь "прогрессивной" литературной шпане тяжело выносить общество Ури-Цви. В 1976 году, в восьмидесятилетний юбилей У.-Ц. Гринберга, израильский парламент, Кнесет, решил отметить это событие торжественным заседанием в честь поэта. Когда Ури-Цви вошел в зал Кнесета, "левые" его депутаты демонстративно вышли – так свет разгоняет тьму...

Восемь лет спустя, в 1984 г., в Кнесет был избран раввин Меир Каханэ, да отомстит Всевышний за его кровь. Раби Меир Каханэ стремился осуществить извечные мечты еврейского народа – те самые мечты, которые питали творчество Ури-Цви. И картина повторилась – и даже с большей яркостью: вся нечисть, и "левые", и "правые", покидала зал, когда р. Меир Каханэ поднимался на трибуну. Оставалось лишь два депутата Кнесета – голосовать против его предложений. Против – что бы он ни предлагал...

* * *

Ури-Цви Гринберг родился в 1896 году в Галиции, в местечке Белый Камень, что недалеко от Львова, в хасидской семье. Его отец и несколько поколений предков были раввинами. И сам Ури-Цви получил традиционное еврейское воспитание – хедер, йешива.

Галиция входила в те годы в состав Австро-Венгерской империи, и в 1915 году, во время Первой мировой войны, У.-Ц. Гринберг был призван в австрийскую армию, участвовал в боях. С распадом Австро-Венгерской империи и ее армии он возвращается в Галицию и во Львове, по дороге домой, становится свидетелем кровавого еврейского погрома, учиненного местными поляками в ноябре 1918 года. Погром этот стал для него символом новой эпохи – тысячелетнему пребыванию евреев в Европе пришел конец. Уже в те годы он был уверен, что судьба европейской диаспоры предрешена: ей предстоит погибнуть. Это лишь вопрос времени – еще год, еще десять лет...

Свой выбор он сделал: после нескольких лет, проведенных во Львове, Варшаве и Берлине, Ури-Цви в начале 1924 года поселяется в Эрец-Исраэль. Но какой путь спасения он может предложить обреченным собратьям в Европе, которые в слепоте своей отказываются замечать очевидные вещи? Что говорить им об Эрец-Исраэль и о Царстве Давида, которое восстанет там, если мысли одних сосредоточены на том, где достать горбушку хлеба, а другие расклеивают по ночам коммунистические листовки по стенам польских городов?

* * *

В Эрец-Исраэль Ури-Цви Гринберг, предчувствовавший наступление великих перемен – гибель диаспоры и возрождение Иерусалима, – быстро определил свое место в том водовороте мнений, течений, партий, который и тогда уже (как и сегодня) бурлил в стране. Многим евреям в галуте, и У.-Ц. Гринбергу в том числе, казалось, что активной, созидающей, движущей силой в Эрец-Исраэль является сионистское рабочее движение. Приехав в страну, он убедился, что это не так. Сионисты-социалисты всерьез намеревались заняться скрещиванием двух несовместимых идеалов: возрождением еврейского государства и осуществлением теории Маркса-Ленина. Сквозь все преграды и бури они хотели пройти, держа в руках два флага, – бело-голубой и красный. У.-Ц. Гринбергу было ясно, что красный флаг надо бросить, чтобы освободившейся рукой взять оружие. Он прекрасно понимал всю порочность этой сионистско–социалистической двойственности и ясно видел опасность и унизительность постоянной готовности идти на уступки и компромиссы.

Ошибкой было бы утверждать, что Ури-Цви Гринберг не знал, что такое компромисс. Он отлично знал, что это такое, – ведь вся жизнь ишува, организованной еврейской общины Эрец-Исраэль, во главе которой стояла Рабочая партия (Мапай), была построена на компромиссах и без компромиссов немыслима. Компромиссов, замешанных на крови, было сколько угодно: в 30-е годы – политика "самоконтроля" ("авлага"), когда евреев призывали не реагировать на арабский террор; в 50-е годы – репарации из Германии, "компенсация" за кровь шести миллионов; отказ от требования вернуть еврейскому народу всю его страну – от Нила до Евфрата; "еврейское государство" без Иерусалима... В основе всех мапайских основ лежал и лежит по сей день один большой, главный компромисс: между правдой и ложью. Есть ли что-нибудь более отвратительное? Если чьи–то слова правдивы на 99,9%, то они – чистая ложь! Истина не может, по определению, идти ни на какие компромиссы и сделки. Она перестанет быть истиной в тот момент, как только помыслит о таком варианте.

Ури-Цви Гринберг не шел на компромиссы. Он кричал в лицо своему поколению древнюю истину, которую евреи в галуте основательно припрятали, чтобы не дразнить лишний раз гоев: Всевышний един и один, и есть у Него один народ во всей Вселенной – евреи, святой народ со святыми законами. А все остальное – мишура, декорация на сцене еврейской истории. И гой с топором, копьем и газовой камерой – ничто сам по себе, бессмысленный сгусток материи, он лишь орудие наказания в руках Всевышнего.

Ури-Цви Гринберг кричит эту истину, а мапайский функционер причесывает височки на английский манер, а кибуцник кушает свиной бифштекс, а партийные бонзы вещают: "Мы должны стать как все народы!.. Нормальными... Прогрессивными... Будем брать пример с того лучшего, что достигнуто на Западе и на Востоке... В основном – на Востоке!"

* * *

После кровавого погрома, учиненного арабами летом 1929 года, когда во всем своем отвратительном убожестве проявилось трусливое нутро социалистических руководителей ишува, Ури-Цви Гринберг присоединяется к основанному З. Жаботинским Ревизионистскому движению, которое требовало решительных действий по отношению к арабам. Год спустя У.-Ц. Гринберг стал членом подпольного "Союза зелотов" ("Брит абирьоним"), бывшего в те годы крайне правой группировкой среди евреев Эрец-Исраэль. Его поэзия тех лет напоминает разящие кинжалы зелотов времен Великого восстания евреев Эрец-Исраэль против Рима в I в. н. э. В ответ на мапайское умиление при виде "еще одного дунама, еще одной козы" Ури-Цви Гринберг каждой своей строчкой утверждает: "В крови и пламени Иудея пала, в крови и пламени Иудея восстанет!" Тогдашних руководителей ишува (их наследники правят Израилем сегодня) он называл "санбалатами" – по имени персидского наместника в Самарии, который всеми силами пытался помешать отстраивать стены Иерусалима после того, как горстка евреев вернулась в страну из Вавилонского изгнания.

Творческую работу Ури-Цви Гринберг сочетал с активной политической деятельностью: был депутатом от Ревизионистской партии в "Асефат анивхарим" (своего рода еврейский парламент в подмандатной Палестине), делегатом четырех Сионистских конгрессов. В 1931 году он отправляется в Варшаву, где становится редактором ревизионистского еженедельника на идише "Ди велт". В Польше он увидел собственными глазами, что страшные предчувствия гибели еврейской диаспоры – это уже почти действительность. Тотальная катастрофа может разразиться каждый день. Но евреи – и в Европе, и в Эрец-Исраэль – боятся взглянуть страшной яви в глаза. Авось, пронесет.

В 1936 году У.-Ц. Гринберг возвращается в Эрец-Исраэль и публикует здесь потрясающие по силе видения стихи о приближающейся гибели еврейского народа в диаспоре. Но не желающие слышать – предпочитают не слышать.

В конце 1938 года Ури-Цви Гринберг снова выезжает в Варшаву редактировать другую газету – "Дер момент". И там, в Варшаве, его застает война. С большим трудом, почти чудом, удается ему вернуться домой.

Скоро, очень скоро начинают доходить вести о том, что европейское еврейство методически, по плану уничтожается. Многие в ишуве – и его руководство в первую очередь – долгие месяцы отказывались верить. Многие, но не Ури-Цви. Он знал, что это произойдет.

Все его последующее творчество развивалось под знаком Катастрофы. В 1951 году он опубликовал книгу "Улицы реки" – сборник элегий о гибели еврейского народа в Европе. Современная ивритская поэзия не знает ничего, что могло бы сравниться по глубине и мощи с этими стихами. Иногда их сравнивают со средневековыми элегиями, посвященными еврейским общинам, погибшим от рук крестоносцев. Трудно сказать, правомерно ли это сравнение, но оно характерно само по себе. С кем сравнивают других "классиков ивритской поэзии"? С Маяковским, с Евтушенко, с Серегой Есениным...

* * *

В конце 40-х – начале 50-х годов У.-Ц. Гринберг пытался еще сделать что–то – на земном, "политическом" уровне, – чтобы государство Израиль стало пьедесталом, на котором построено будет Царство Давида от Нила до Евфрата, а не социалистической диктатурой, идеал которой – сталинская Россия. В годы борьбы с англичанами его арестовывали за причастность к операциям Эцеля (подпольной Национальной военной организации), в Кнесете первого созыва он был депутатом от партии Херут, наследницы Ревизионистского движения.

Но постепенно он отдаляется от активной политической деятельности. То не была усталость или влияние возраста. Ури-Цви был полон энергии до конца своих дней (он умер в 1981 г., на восемьдесят пятом году жизни). Причина заключалась в ином: он мыслил другими категориями. Почти все в Израиле – даже "правые" – были заняты перевариванием того, что достигнуто в 1948–1949 годах, в ходе Войны за независимость. Ури-Цви смотрел вперед. Они сосредоточились на строительстве государства; он видел в этом государстве лишь переходный этап к Царству Давида. Они считали возникновение государства Израиль важным этапом в "нормализации" еврейского народа; он знал, что невозможно перейти пропасть, отделяющую Израиль от других народов, и кощунственно даже думать об этом. Они готовы были "нормализовать отношения" со всем миром – с арабами, с русскими, даже с немцами; он знал, что извечный конфликт Израиля с гойским миром лежит в самой природе вещей, и каждая капля пролитой гоями крови будет отомщена, и неважно, когда она была пролита, вчера или три тысячи лет назад. Они искали рациональные объяснения происходящим событиям; он знал, что все происходит по воле Всевышнего, и мы должны лишь исполнять Его волю.

Я не берусь утверждать, что он презирал поколение тех, кто основал и построил государство Израиль. Но с уверенностью можно сказать, что он был выше их на сто голов и не скрывал этого – ни от себя, ни от них. Долгие годы он запрещал публиковать свои стихи: "Кто будет их читать? Эти?! Это жалкое поколение пресмыкающихся перед гоями не только не поймет моих стихов, оно недостойно их читать! Взяв такие стихи в руки, они осквернят их".

Какая-то надежда на радикальный поворот в ходе событий мелькнула летом 1967 года – в течение шести дней еврейские солдаты освободили Газу, Синай, Голан, Шхем, Хеврон и – Иерусалим. Храмовая гора! Всевышний вернул нас к Храмовой горе, к месту, где стоял Его Храм! Разрушить немедленно поганые мечети, оскверняющие священную гору! Начать строить Храм! Ури-Цви казалось, наверное, что он слышит шаги Машиаха... Он был среди тех, кто основал Движение за целостный Израиль.

Жена Ури-Цви, Ализа Тур–Малка (Гринберг) рассказывает:

На третий день после освобождения Иерусалима от арабской власти Ури-Цви поднялся на Храмовую гору, к югу от мечети, и приготовился к молитве, облачившись в талес. Из мечети вышел мусульманский сторож, огляделся и намекнул израильскому офицеру убрать отсюда еврея. Тот подошел ко мне и сказал: "Скажите ему, что здесь святое для мусульман место!". Я ничего не ответила ему. Он повторил свои слова. Я знала, что если скажу этому офицеру, что здесь святое для евреев место, это будет для него пустым звуком. Поэтому я спросила его: "Слышали ли вы про гору Мория?" Офицер не ответил, повернулся к Ури-Цви и приказал ему покинуть это место. Ури-Цви содрогнулся – душой и телом, прервал молитву и громко произнес: "Так простился я с Храмовой горой". Мы спустились вниз, к Стене плача, и там он закончил молитву.

Ури-Цви неоднократно пытался объяснить высшим офицерам израильской армии, что право владеть этой страной мы приобретали на Храмовой горе – и там же теряли его. Так было на протяжении всей истории. И сейчас, не овладев Храмовой горой, мы не овладеем Страной Израиля, несмотря на ликование по поводу завоевания Иерусалима и на ошибочное убеждение, что теперь Иерусалим – в наших руках. Он был твердо убежден в этом и так и писал: "Страной Израиля правит тот, кто правит Храмовой горой!"

Многое из того, что он считал позором, надругательством над всем святым, что есть у еврейского народа, суждено было ему еще увидеть в государстве, называющем себя "еврейским": разгул изменнических левацких страстей, предательство Бегина, вождя "правых", и отступление из Синая, арабский террор в Иерусалиме и Тель-Авиве, хозяйничанье арабов в хевронской пещере, где похоронены Авраам, Ицхак и Яаков, вакханалии арабов на Храмовой горе в Иерусалиме...

* * *

Он умер пятого ияра, в "День независимости" – какая символика! Он ушел от нас в день, когда толпа стучит по головам пластиковыми молоточками, а "лидеры", руководители "еврейского государства", торжественными голосами вещают заведомую, избитую, заезженную ложь. Кто знает, может быть, в возрожденном Царстве Давида, когда на горе Мория будет стоять Третий Храм, пятое ияра останется в памяти людей не как "День независимости", но как "йорцайт" Ури-Цви?

Пинхас ГИЛЬ