|
|
|
|
По старой дороге
Рассказ
В ночной тьме, такой близкой от странных, кривых мест Эйн-Керема, я вёл машину по старой дороге. Рыженькая девушка младше меня на 15 лет сидела рядом на переднем сиденье и заворожено смотрела, как синхронно посылающие свет фары выхватывают из ночи пространство. Мгновение — и всё проносится. И только лишь упрямые, фосфоресцирующие полосы ограждения непрерывной линией справа существуют всегда. Сгущённый отдающейся теплотой воздух разрезается открытым окном и уходит потоком. Девушка курит. Глубоко затягивается — курит. А когда стряхивает наружу пепел, сигарета зажигает свою красную безумную само пожирающую точку ярче.
— Долго же ты меня ждал, Миша... Вот так ждал и ждал?
— Да.
— Что, действительно?
— Да.
Ещё одна затяжка:
— Мой первый муж меня очень любил. Мы жили тогда в Киеве и вместе на Андреевском спуске оформляли начинающийся музей Булгакова. Мы не получали денег, просто хотелось сделать что-то стоящее. Просто стоящее..., — помолчала, затянулась, — и второй муж меня очень любил. Ну, про него ты знаешь. Меня, вообще то, все любили. А вот ты? Скажи, вот ты? Мне почему-то кажется, что ты, наверное, будешь первый, кто меня, — пропела, — любить не будет.
Машина дёрнулась.
— Ну зачем? Зачем?
Лёгкие пальцы прикоснулись ко мне:
— Извини. Это я с дури. Глупая корова... Сколько времени, интересно? Нам ещё долго?
— Ты спешишь?
— Нет. Даже совсем нет.
Через десять минут мы съехали на обочину и осторожно, включив дальний свет, углубились.
— Я думаю — здесь. Ч-чёрт, заняли!
В нашем свете мило наблюдалась с выключенными фарами ещё одна машина и чуть покачивалась на месте.
В-з-з-з, — задним ходом, по сухим листьям и мягкой земле закарабкались обратно. Девушка ойкнула — мимо прошумело что-то большое, освещённое. Загудело предупреждающе. Поехали. Тихо поехали, всматриваясь по сторонам.
— Всё равно найдём место, — сказал я смущённо, — я точно знаю, — и ляпнул, — не волнуйся.
Фыркнула:
— С чего бы мне волноваться.
И опять пошла полоса-зебра, и редкие указатели, и молчание сгустилось и стало ощутимо, и девушка потерялась в темноте рядом, затаилась в лёгком запахе духов едва уловимой чувственной волной накатывающим.
И вдруг сзади замигали. Я посмотрел — вынырнувшая из поворотов машина, вместо того, чтобы обогнать еле поворачивающиеся колёса, как приклеилась к бамперу.
— Чего вдруг? — я крепче схватился за руль, — чего они хотят?
Девушка пожала плечами.
— Может всё-таки обогнать? — я поехал совсем медленно. Замахал приглашающе рукой, — мол мешать не буду...
Машина опять ударила дальним светом.
— Вот твари! — я увеличил скорость. Те тоже. Я ещё. Они опять. И нажав на клаксон издевательски загудели, загудели и зарябили светом.
Меня кинуло в пот.
— Арабы? — прошептала девушка.
— Да кто бы ни был! — я нажал на газ изо всех сил, и чужая машина, крича и разбрасывая свет по дороге, осталась сзади. А мы, визжа всем плохо смазанным и отставшим, залетая на встречную полосу, что б не влепиться в бордюр на повороте, понеслись, как никогда никто не ездит.
— Тише, тише, хватит, прошу тебя, — закричала девушка, — мы разобьёмся!
Я снизил скорость и глубоко вздохнул:
— Кажется никого нет...
Но тут проявившаяся опять машина, беспрерывно завывая, длинным мгновенным прыжком обогнала нас и резко развернулась, перегородив дорогу.
Мы остановились. Девушка сжалась на сиденье. Я открыл дверь и вышел — как краб пригнувшись. Сжал отвёртку в руке. Справа лес, слева лес — свобода для манёвра обеспечена.
И тут из машины спросили:
— Простите, вы не знаете дорогу на Бэйт Шемеш? Мы вам мигали, мигали, уже отчаялись. Ради бога, покажите дорогу на Бэйт Шемеш, а то мы совсем заблудились.
Меня бросило в жар, я откашлялся и ответил, — прямо, — и опять откашлялся, голос остался хриплым, — прямо. Потом развилка — направо.
— Спасибо, — они умчались в темноту.
А мы медленно, почти не соприкасаясь с грубым, потрескавшимся асфальтным покрытием, покатились в неслышном воздухе.
— Чёрт, — сказал я, — бывает же такое.
— Чёрт, — сказала девушка.
Мы свернули. Остановились. Девушка была маленькая, она приподнялась со своего места и села ко мне на колени. Обняла. Я потянулся к её губам.
И вдруг свет фонаря, усатый человек сбоку, голос с арабским акцентом чуть дрожит:
— Кто вы такие? Что вам здесь надо?! Это строительная площадка! Частная территория!
Скользнул фонарём по прищурившимся лицам, успокоился:
— Туда, туда..., — показал направление, — туда все едут.
И вот, в том месте, куда все едут и все останавливаются, мы, наконец, увидели звёзды. На мгновение — пока пересаживались назад.
Трещат открываемые застёжки, снимаются ботинки и остальное и ты голой кожей чувствуешь желанное тело.
— Ну, ну,Мишенька, ну!?
— Сейчас Оля, сейчас...
Она вздыхает и, освобождаясь, вытягивается на сиденье, кладёт голову на колени. Ножки её полностью не помещаются и свешиваются наружу, раскрываясь в другое пространство.
— Ты, наверное, действительно очень долго ждал, — говорит задумчиво, — слишком долго, — и капельки пота остывают на ней, — а скажи, скажи, ты был уверен, ты был уверен, что у тебя рано или поздно получится?
Я не отвечаю, потому что в это мгновение мне помогает бог, мне становится некогда, и она, разом возбуждаясь, целует, обнимает, и стонет, стонет подо мной, господи, стонет наконец-то, как я ждал!
Совершенно мокрые в этом хамсине мы раздвигаемся и я запоздало шепчу:
— Я люблю тебя.
— А вот ты скажи, — она чуть задыхается, она шепчет, она берёт свои груди и чуть приподнимает, — правда немножко большие для моего роста? — рассмеялась, — нет, нет, не это, — и капризно приказывает, — лучше скажи, вот что такое... что такое любовь? — глазки лукавые заблестели, — ответь, может я и пойму, люблю я тебя, или нет?
Я чувствую себя странно голым, я начинаю чувствовать ветер и какое небо.
— Ну, если ты сама не знаешь...
Но девушка меня не оставила, её рука касается моих волос на груди, идёт вниз, и я понимаю, что все её мужья и мужчины не прошли для неё бесследно.
— Так люблю я тебя или нет? — шепчет, — люблю или нет?
— Любишь, любишь...Любишь!
— А что такое любовь?
— Это когда я не могу без тебя.
— Не могу, не могу, не могу, — со стоном качается машина.
Запел кузнечик. Или ещё там кто... Она тихо одевается. А я выхожу под звёзды — какая огромная пустота. И моё тоже пустое тело никак не может засунуться в брюки.
Мы едем обратно. Веки слипаются. Оля зевает и говорит рядом:
— Вот, теперь надо к гинекологу пойти.
— Зачем?
— Ну как... спиральку вставить. Теперь же мы всё время будем этим заниматься.
Навстречу летит запоздавшая, дебильная машина с фарами по глазам, я вздрагиваю, поправляю руль, трясу головой. Чтобы не задремать, включаю магнитофон. И на всю ночь странного кривого места Эйн Керем, где молятся и совокупляются, разухабисто орёт голос русских Черёмушек:
— Атас! Веселись рабочий класс! Танцуйте мальчики, любите девочек! Атас! Малина-ягода! Атас!
Иерусалим, 06.99
| | |
