Дина Рубина: "Я пишу о том, что действительно считаю важным сказать людям"

Бина Смехова

«ПАНОРАМА» №43(1542), 27/10/2010

Дина Рубина Дина Рубина

Меру своей открытости и откровенности знает только человек сам. Мне как твоему читателю и почитателю большей частью верится, что ты совершенно искрення в своих интервью. В своей публицистике. В общении. В романах – там, где предполагается текст «от автора». В своих выступлениях на публике. А по жизни? Часто ли и в каких случаях ты вынуждена камуфлировать свои истинные мысли и чувства?

– Я сразу же возражу – причем, действительно, искренне: я чрезвычайно закрытый человек. В том числе и в интервью. А уж в текстах – там вообще говорить об «искренности» даже странно. Маской «автор» я пользуюсь исключительно в художественных целях. В литературе вообще можно говорить о разных категориях: о мастерстве, о владении интонацией, о технике создания литературной ткани… Вот об «искренности» я обычно пишу в письмах-отзывах графоманам, когда совсем не хочется обидеть человека, а говорить не о чем. Тогда я пишу: «Ваш текст очень искренен».

Публицистика – там дело другое. Само собой, я пишу о том, что действительно считаю важным сказать людям, но и там все подчинено главному – конечному впечатлению читателя от текста.

Что касается выступлений – ну что ты, это совершенно продуманные театральные встречи. В двух отделениях. Упаси боже пустить на самотек такой жанр, как «встреча с любимым писателем». Тебя загрызут. Слопают. Обглодают косточки. Держать зал железной рукой, провоцируя те вопросы, на которые хочется ответить, и умело маневрируя в тех случаях, когда ты разворачиваешь записку и сталкиваешься с не дай Бог чем.

Ясно. А можно узнать (чисто практический вопрос!), каких тем в интервью с тобой касаться нежелательно – или даже табу? Вот пристают журналисты с чем-нибудь постоянно, а тебе это уже поперёк горла стоит?

Понимаешь, я профессионал, в том смысле, что сорок лет отвечаю на разные вопросы самых разных, и по уму, и по душе, и по внутреннему такту людей. Могу ответить на любой вопрос так, что хрен разберешь – что я имею в виду. Но если серьезно: стараюсь поменьше говорить о политике (я слишком люблю Израиль и слишком быстро вхожу в пике), не обсуждать банальные злободневные, так называемые «общественные» темы и обычно не позволяю вдаваться в обсуждение моих семейных дел.

Ты когда-то рассказывала презабавнейшие случаи из числа запомнившихся после разных конференций, встреч с читателями, обсуждений, литературных вечеров и пр. Не поделишься ли чем-нибудь новеньким из своей копилки?

Просто хочу рассказать о недавнем впечатлении от поездки в Питер. Что в этот раз порадовало? Стайка первоклассников в Русском музее. Я уже отвыкла от чинных воспитанных детей. А эти были так тихи, так смиренно внимали замечательному эмоциональному гиду, с профессионально внятным «музейным» голосом. И так эта чудесная тетка здорово общалась с детьми – без снисходительности, как со взрослыми.

Стоя перед гигантской картиной Федора Бруни «Медный змий», изображающей растерянность и ужас израильтян в пустыне, говорила: «Ребята, можно быть верующим человеком, или не верующим, но надо знать все истории, описанные в Библии. Потому что всю свою жизнь вы будете сталкиваться с ними в искусстве, в литературе, в театре…И вообще, надо знать побольше об удивительной земле, которая породила такое огромное культурное богатство».

Я стояла в сторонке, любовалась серьезными лицами малышни и смиряла в себе желание выскочить из-за угла и объявить, что вот, мол, я-то как раз на той земле живу, и из окна моего дома… и так далее…
А теперь, сказала экскурсовод, не расплескивая, не разбалтывая, не нарушая впечатления от того, что увидели в этом зале, мы тихо, никому не мешая, проследуем в следующий зал…
Я представила себе, что тут творилось бы, если б на месте этих ребят была стайка наших диких израильских «мотэков», и чуть не прослезилась от умиления.

Давно хотела тебя спросить, всё как-то не получалось… В одном из своих интервью ты привела в качестве примера мистического – или фантастического, не поддающегося логическому объяснению явления типа «дежа вю» – эпизод с незнакомой тебе женщиной, якобы «узнавшей» себя в героине твоего рассказа. А кто-то даже чуть ли не претензии к тебе предъявил – кто, мол, вам мои секреты выдал и даже подлинные имена назвал? Ну, в общем, как мне помнится, волнения происходили вокруг твоего писательского провидческого дара. И часто ли такое случается? И как ты людям объясняешь, что ни в замочную скважину, ни в открытую форточку ты не подглядывала, просто чуешь, как «правда жизни» – реальная или виртуальная – выпирает из-под наносов, и всё…

Да нет, никаким особым провидческим даром я не обладаю. Но профессия писателя предполагает постоянные манипуляции с сюжетными ходами, завязками-развязками, постоянными разработками типажей…Так и получается, как в сказке Самуила Маршака «Двенадцать месяцев»: вот врешь-врешь, да вдруг и правду соврешь.

Я знаю людей, общих наших с тобой знакомых и даже друзей, чьи реальные портреты и жизненные сюжеты действительно просвечивают сквозь придуманные тобой имена и изменённую авторским замыслом топонимику. Такая вот игра – вроде и узнать можно, и нельзя сказать, что «с меня списано». Хотя полным-полно подобных «загадочных натур», любителей попозировать (помнишь, у Чехова: « Опишите меня, Вольдемар!...»). Есть и другие, которым, напротив, довольно неуютно попадать, так сказать, на кончик пера к писателю проницательному, саркастичному, понимающему тебя больше, чем ты сам. Но вопрос к тебе – другого рода: не доводилось ли тебе самой оказываться «за стеклом», выступать в роли действующего лица чьей-то пьесы (новеллы, эссе, романа… мадригала, наконец!), чувствовать себя подопытным кроликом, шкурку которого кто-то рассматривает под лупой. Или – пытается прозреть, а что там, за бравадой, за убойными отмашками, за расписным занавесом?

Были несколько случаев, но неинтересных, неталантливых. Я сама по себе субъект более крупный, более сложный и размашистый, чем фигуры подобных авторов. Чтобы меня «изобразить», понадобятся определенные средства талант, мировоззрение, а иначе к чему огород городить. Если окажусь как прототип в поле зрения серьезного писателя – почту за честь.

– Ты никогда не пробовала остановиться, оглянуться, посмотреть, какой шикарный шлейф успехов, находок, обретений и подарков судьбы тянется за тобой? Или некогда? Или незачем? Вот когда-нибудь, может быть, к какой-нибудь круглой дате… Ох, нелёгкая это будет работа – готовить к печати твоё Собрание сочинений. Даже самый первый, далеко не полный, пробный вариант! Ты хоть сама можешь подсчитать, сколько вообще опубликовано твоих книг? Я пыталась – получается больше полусотни.

Нет, полсотни было до того момента, когда я попала в объятия издательства ЭКСМО. Сейчас я сама не могу подсчитать – сколько вышло у меня изданий, переизданий…это работа непосильная. Только за последние семь лет сотрудничества с этим издательством совокупный тираж моих книг составил около двух с половиной миллионов экземпляров.

Но – что касается «шикарного шлейфа успехов»…Я ведь в ранней юности получила эту прививку успеха. И кудрявая головка юной особы покружилась-покружилась, да и встала вовремя на место. Все же я – прозаик, а не поэт. А это не только жанровое отличие. Это психофизическое устройство организма. Нужно много сидеть за работой, изо дня в день, из месяца в месяц…Просто времени нет на все эти глупости по подсчету подарков судьбы.

– А этот рюкзачок с будущим Собранием сочинений на плечи не давит? Скажи, пожалуйста, чувствуешь ли ты то, что один наш великий предок сформулировал как «во многом знании – много печали»? Твоя сумасшедшая эрудиция, полифоничность твоего письма, живые люди и рождённые твоей фантазией образы, весь этот калейдоскоп, коловращение миров, воронка бездонная – не обременяет? Или помогает? Извини, если я вторгаюсь в мастерскую, куда посторонним вход заказан. Просто вспомнилась мне другая Дина Рубина, тонкая и звонкая… такое осталось впечатление – лучащееся. Мы увиделись впервые в конце 70-х, дома у Зиночка Каневского, – вот где была Личность! Светлая ему память. Он тогда много молодых дарований привечал.

Да, замечательно светлый был человек. Полярник, писатель…
За комплименты – благодарю. Никакой особой эрудицией похвастать не могу. Это не эрудиция, это как-то по-другому называется. Знаешь, я была очень скверной ученицей, особенно в точных дисциплинах. Это был ужас какой-то, кошмар семьи. И родители в седьмом классе наняли мне частного учителя по алгебре. Так вот, когда он объяснял мне какую-то тему, я ее мгновенно осваивала и внутри этого, так сказать, вопроса решала все полагающиеся задачи. Зато когда мы переходили к другой теме, выяснялось, что я счастливо и благополучно выкинула из головы предыдущую тему.

Причем, это во всем: я закончила консерваторию. Но когда недавно муж спросил меня – кто написал балет «Жизель», я радостно ответила – «А черт его знает!».

Точно так же я расчищаю голову всякий раз, когда заканчиваю работу над книгой. Так рачительные хозяева разбирают и выкидывают завалы на чердаке и в подвале. Никогда не коплю того, что называется «знаниями». В компьютерных терминах говоря – никогда не загружаю свой рабочий стол. Я нуждаюсь в свободном пространстве головы. И если ты спросишь о подробности какой-нибудь давней моей книги…ну, скажем, романа «На Верхней Масловке»… я, не рисуясь ни на йоту, скажу, что не помню. Я ведь свои книги не перечитываю. Но, работая над очередной книгой – да, держу в голове колоссальное количество сведений по нужному вопросу, иногда по нескольким темам, и это колоссальная ноша и тонны перерабатываемой руды. Работая над романом «Белая голубка Кордовы» знала все о технике реставрации. Сейчас ни черта не помню. Сейчас я – спец в мире кукол, кукольников и всего, что составляет огромный мир романа «Синдром Петрушки».

Ну, а что касается «многой печали»…она, увы, появляется с возрастом вне зависимости от количества знаний.

Скажи, что значит для тебя, писателя с действительно мировым (чего уж там мелочиться!) именем, это вошедшее в замечательную привычку право – первую публикацию многих своих произведений предоставлять «Иерусалимскому журналу», известному всему русскочитающему Мiру журналу современной израильской литературы на русском языке?

Да тут все просто: живу я здесь. Люблю «своих», числю в друзьях главного редактора этого журнала Игоря Бяльского и, наконец, считаю, что «Иерусалимский журнал» - один из лучших в мире. Там регулярно появляются очень знаковые имена: Игорь Губерман, Юлий Ким, Григорий Канович, Семен Гринберг, Алекс Тарн, Дмитрий Сухарев, Марина Бородицкая…

– Дина, часто ли тебе приходится встречаться с американским русским читателем? Замечаешь ли ты какие-нибудь бросающиеся в глаза его отличия от, скажем, читателя германского, российского или – нашего, израильского? Я говорю, конечно же, о ментальных отличиях: ведь не может же среда обитания никак не повлиять на вкусы, привычки, предпочтения, восприятие художественного материала… В частности, твоей прозы – такой особенной, многослойной, конденсированной. Её и читать-то надо по-особенному, специально, что ли, а не в метро или в очереди к зубному. Не скользить по её поверхности, чтобы потом в кругу «знатоков» бросить реплику в разговоре: «Прочитал свежий роман Дины Рубиной… там ещё такое необычное название… Про клоунов. Да, ценная вещь…» Как это мне напоминает пробежку галопом по Европам с гидом, ухайдаканным, как наёмный Дед Мороз после новогодних утренников: «Посмотрите налево… Видите большое серое здание? Это музей, в нём собраны шедевры мировой живописи, полотна известных мастеровА в том , который справа – ещё более замечательные произведения искусства… Итак, мы с вами познакомились с творчеством таких-то и растаких-то художников. Все записали? Поехали дальше…» Избави тебя Бог от таких «тлумачей», от такой потребительской аудитории.

От всего такого на протяжении жизни Бог избавить не может, даже если приставит ко мне отряд ангелов-хранителей. Да я и сама охочусь за разными типами. Мне любопытно. Не хотелось бы жить в рафинированной среде.

В последние годы я – благодаря издательству ЭКСМО – выступать практически перестала. Однако получаю множество писем на адрес своего сайта. Обычно я уклоняюсь от обобщений. Мне разные читатели попадались в разных странах. Никаких особенных «американских» качеств личности я в своих читателях не замечала. Есть очень умные, глубокие и проницательные читатели в самых разных странах, как есть и поверхностные, привыкшие читать легкую литературу, не умеющие обращаться с литературным текстом, не понимающие – с какого конца к нему подойти.

Что касается меня и моих книг – смело могу заявить, что мне чрезвычайно везет на замечательных читателей, причем, вне зависимости от страны пребывания.

– В Лос-Анджелесе, в голливудских краях, ты вообще-то когда последний раз появлялась? А собираешься ли? После сегодняшней публикации тебе от здешней любящей тебя публики не скрыться никак.

А я большой специалист по части укрывательства от публики. Давно ли ты меня встречала на иерусалимских вечерах? В Лос-Анжелесе была, кажется, лет пять назад. Если соберусь в Америку, уж точно мимо такого города и такой публики не проеду.

–…и вот ты на очередной встрече. Вопросы из зала: «Дина Ильинична, мы думали, что вы живёте в Иерусалиме, а тут написано – в каком-то Маале-Адумим… А с кем вы живёте? А дом ваш собственный или принадлежит банку? А приусадебный участок у вас есть? А правда, что у вас всё наоборот – зимой дождь, а летом ветер?» Ну и далее в таком же духе. Отвечай, пожалуйста, чтобы потом в реале не пришлось задумываться над ответами.

Знаешь, я так много писала о своем житье-бытье в Иудейской пустыне, что стараюсь не повторяться. Живу помаленьку. Тут у нас и пророки хаживали, не то что какие-то там писатели. Местность намоленная, известная, продутая ветрами.

– А от себя лично вопрос можно? Спасибо. Дин, что ты можешь сказать о своих кулинарных (или гастрономических) предпочтениях? Балуешь ли ты своё семейство хоть изредка чем-нибудь этаким или это дело пущено на самотёк? Или… нет, страшно даже подумать: хозяйка дома потчует домашних исключительно полуфабрикатами?! А когда вы с Борисом разъезжаете по свету – интересна ли тебе чужая кухня? Это не праздный вопрос! Потому что я со студенческих лет запомнила мудрый совет Ванды Василевской: «Хочешь узнать людей – поинтересуйся, что и как они едят. Хочешь ближе узнать человека – посиди с ним за одним столом»…

Относительно чужой кухни мы не во всем вольны – по причине еврейского гастрономического упрямства и особенностей. Но наши с мужем путешествия, конечно же, включают такую приятную компоненту, как застолье в уютном ресторанчике.

Никакого самотека в моем семействе быть не может. Ни по каким вопросам. Я родилась под строгим знаком Девы, и мои домашние не то чтоб ходят строем под моим приглядом, но уж обихожены по всем статьям. И когда вся семья собирается за субботним столом, то уж покушать есть чего. Приходи в гости!